Дюма - Максим Чертанов

Дюма

— Где я умру? — спросила она.

— На том берегу, — ответил палач.

Он посадил ее в лодку, и, когда он сам занес туда ногу, Атос протянул ему мешок с золотом.

— Возьмите, — сказал он, — вот вам плата за исполнение приговора. Пусть все знают, что мы действуем как судьи.

— Хорошо, — ответил палач. — А теперь пусть эта женщина тоже знает, что я исполняю не свое ремесло, а свой долг.

И он швырнул золото в реку.

Лодка отчалила и поплыла к левому берегу, увозя преступницу и палача.

Все прочие остались на правом берегу и опустились на колени.

Маке

Лодка медленно отплыла, озаряемая отражением бледного облака, нависавшего над водой. Видно было, как она пристала к другому берегу. Фигуры черными силуэтами вырисовывались на фоне багрового неба.

Во время переправы миледи распутала веревку на своих ногах. Она прыгнула на землю и пустилась бежать.

Дюма

Лодка медленно скользила вдоль каната для парома, озаряемая отражением бледного облака, нависавшего над водой. Видно было, как она пристала к другому берегу; фигуры черными силуэтами вырисовывались на фоне багрового неба.

Во время переправы миледи удалось распутать веревку, которой были связаны ее ноги; когда лодка достигла берега, миледи легким движением прыгнула на землю и пустилась бежать.

Маке

Но земля была влажная, она поскользнулась и упала.

Суеверная мысль поразила ее; она решила, что небо отказывает ей в помощи, и застыла в молитвенной позе, склонив голову и сложив руки.

Дюма

Но земля была влажная; поднявшись на откос, миледи поскользнулась и упала на колени.

Суеверная мысль поразила ее: она решила, что небо отказывает ей в помощи, и застыла в том положении, в каком была, склонив голову и сложив руки.

Маке

Тогда стала видна ужасная сцена: палач медленно поднял обе руки, опустил меч, и обезглавленное тело повалилось под ударом. Был слышен свист меча и крик жертвы.

Человек, закутанный в плащ, столкнул тело в реку и скрылся в темноте.

Дюма

Тогда с другого берега увидели, как палач медленно поднял обе руки; в лунном свете блеснуло лезвие его широкого меча, и руки опустились; послышался свист меча и крик жертвы, затем обезглавленное тело повалилось под ударом.

Палач отстегнул свой красный плащ, разостлал его на земле, положил на него тело, бросил туда же голову, связал плащ концами, взвалил его на плечо и опять вошел в лодку.

Выехав на середину реки, он остановил лодку и, подняв над водой свою ношу, крикнул громким голосом:

— Да свершится правосудие божие!

И он опустил труп в глубину вод, которые тотчас сомкнулись над ним…

Маке

Мушкетеры искали глазами лорда Винтера и д’Артаньяна. Первый убежал, второго тоже не было нигде видно.

Дюма

Три дня спустя четыре мушкетера вернулись в Париж; они не просрочили своего отпуска и в тот же вечер сделали обычный визит г-ну де Тревилю.

— Ну что, господа, — спросил их храбрый капитан, — хорошо вы веселились, пока были в отлучке?

— Бесподобно! — ответил Атос за себя и за товарищей.

Увы, нам уже не узнать, кто придумал идею, что мушкетеры казнят миледи, что в этом должен участвовать палач; но, так или иначе, очевидно, что Маке написал не «набросок» этой ударной сцены, а полноценный текст; да, он был полноценным автором. (Сцена — одна из заключительных в романе, а роман — один из первых, написанных в соавторстве; можно предположить, что в начале «Трех мушкетеров», когда соавторы хуже понимали друг друга, Дюма правил больше, а в следующих работах — меньше.) Но можно ли свести работу Дюма к стилистической правке? Текст — это не только стиль, не только «сказал» вместо «молвил». Это архитектурное строение, в котором ничего не делается «просто так». Когда пишешь сцену, надо понимать, как реплики персонажей раскроют их характеры, кто что мог произнести, а кто чего не мог, надо «видеть» мизансцены, чтобы их увидел читатель. Текст Маке полноценный, логично выстроенный, только не очень хороший. Его недостатки видны как на ладони. Во-первых, отсутствие сценичности (и сразу ясно, почему вначале никто не ставил его пьесы). Его персонажи — «говорящие головы», а сцена-то по задумке динамичная, тут все должно быть видно: кто где стоял, кто куда пошел. Маке: «Миледи, которую вели двое слуг…» Как они ее вели? Палкой гнали? Тащили на руках? А что делали остальные? Дюма: «Гримо и Мушкетон увлекали вперед миледи, держа ее за руки; палач шел за ними, а лорд Винтер, д’Артаньян, Атос, Портос и Арамис шли позади палача. Планше и Базен замыкали шествие». Маке: «Человек, закутанный в плащ, столкнул тело в реку». Как столкнул — катил по земле, что ли? И столкнуть мало: тело тяжелое, у берега мелко, а им ведь надо, чтобы труп исчез. Дюма: «…отстегнул свой красный плащ, разостлал его на земле, положил на него тело, бросил туда же голову, связал плащ концами, взвалил его на плечо и опять вошел в лодку». Реплики у Маке тоже несценичные, неестественные. Атос нудно читает мораль: «Посмотрите на себя в этот высший час, и вы увидите… Мне жаль вас, мадам…» «Вы не женщина, — энергично припечатывает он у Дюма, — вы не человек — вы демон, вырвавшийся из ада, и мы заставим вас туда вернуться!»

Во-вторых, у Маке проблемы с психологией героев. Обратите внимание: когда д’Артаньяну становится жаль миледи, на него «наезжает» Портос. Почему вдруг Портос, у которого нет никаких особенных причин ненавидеть эту женщину? Разумеется, у Дюма это делает Атос, у которого такие причины есть. Кроме того, Портоса д’Артаньян просто не послушал бы — с какой стати тот ему указывает? Но к Атосу он относится как к отцу и молча подчиняется. «Я люблю тебя» в устах миледи звучит фальшиво, какая уж теперь любовь, д’Артаньян не поверит; другое дело «Вспомни, что я любила тебя!» — пробуждающее в душе мужчины сентиментальные или сладострастные воспоминания. Маке: «Миледи в ужасе вскрикнула и упала на колени. Д’Артаньян, опустившись на пень, заплакал». Почему вдруг железная, жестокая женщина вскрикивает и падает, а не держится, как раньше, угрожающе? И плаксивость д’Артаньяна немотивирована; что нового он услышал, с чего вдруг разжалобился? Дюма вводит гениальную деталь: «Ах, боже мой! — закричала она. — Боже мой! Неужели вы меня утопите?» Женщина представляет не абстрактную, а конкретную смерть, ту, которой почему-то особенно боится, и испытывает такой физический ужас, что ее воля на мгновение ломается, и она кричит, у нее истерика, и тогда «д’Артаньян… наклонил голову и заткнул ладонями уши; но, несмотря на это, он все-таки слышал ее вопли…». Мужчина жесток, но ему трудно вынести женскую истерику; он реагирует именно на истерику, на звук плача, а не на тот давно известный ему факт, что ее казнят.