Граф Платон Зубов - Нина Молева

Кто, спрашиваю вас, похож на Мышь? Монах? — Избави Бог и думать… Нет, дервиш. Чувствительные стансы всем необходимы, но басни! Сами силу сего сочинения видите.

— Более никого из литераторов, по духу нашим начинаниям близких, не припомню, а вы, господа? Тоже нет? Тогда предлагаю превосходного нашего живописца исторического Григория Ивановича Угрюмова! Ученика Дмитрия Григорьевича Левицкого!

— Ныне профессора! Его «Испытание силы Яна Усмаря» — подлинный символ силы духа русского.

— А «Взятие Казани»? А «Торжественный въезд в город Псков Александра Невского после одержанной им над немецкими рыцарями достославной победы»!

— Угрюмова! Угрюмова!

— Думается, следовало бы и нашего славного президента Академии Александра Сергеевича Строганова.

— Строганова всенепременно!

— При нем Академия новые силы обретет, вот увидите!

— Еще бы — такой знаток изящных искусств.

— Я не о том. Дмитрий Григорьевич рассказывал, что еще в шестидесятых граф Строганов приводил в Законодательной комиссии как основное доказательство необходимости создания училищ для народа то соображение, что лишь когда крестьяне из тьмы невежества выйдут, тогда и достойными себя сделают пользоваться собственностью и вольностью.

— Это наше старое противоречие. Мне думается, начинать надо со свободы, а затем приступать, по мере возможности и обстоятельств, к просвещению народа.

— Однако человек, погруженный во тьму невежества, ту же свободу может использовать во вред и других, и самого себя. Разумное направление ему необходимо.

— Разумность — понятие относительное.

— Разум относителен?!

— Не разум, а разумное, как ты сказал, направление. Одному из руководителей оно в силу склада ума, характера, наконец, образованности, одним будет представляться, другому другим.

— И все же, господа, начинать надо с просвещения, как день начинается с рассвета и первых лучей солнца, в которых постепенно просыпается и оживает природа. Оказавшееся сразу после ночной прохлады на полуденном солнце растение непременно сгорит. Разве это тебе не убедительный пример!

П. А. Зубов. Наедине с собой.

Теперь все стало ясным: месть! Только месть! За все потерянное, несостоявшееся, недоделанное и недополученное. Быть некоронованным государем России. Целых семь лет. И лишиться всего. Унизительно. Публично. Под смешки и анекдоты всех, кто еще вчера искал у тебя дружбы, заступничества, покровительства.

Нет, он знал. Возврата нет и быть не может. Кто бы ни поднялся на престол, у него будут свои любимцы, свои люди случая. Конечно, не он. И все же — пусть кто угодно, но не эта мерзкая маленькая обезьяна, что ни день придумывающая все новые унижения. Злобная. Мстительная. Потерявшая голову от полноты власти над человеческими судьбами.

Впрочем, чужие судьбы никогда его не обходили. Он! Он сам! Его будущая жизнь! Все могло приобрести смысл, если бы только удалось отомстить. И он знал, так думали все Зубовы. Он не отличался от братьев, и разве что отец не склонен был к решительным действиям.

Сначала все оставалось как было. Почти как было. Потом, почти сразу — взрыв: никаких должностей, никаких жалований, никаких поместий. Даже для простого прожития. Приказ: немедленно отправляться за границу. Как Алексей Орлов-Чесменский. Как многие другие.

Путешествия — они никогда его не занимали. Древности, архитектура, картины слишком быстро надоедали. Бесконечные переезды по чужим городам злили. Его узнавали. На него показывали. Газеты не обходили вниманием. Всегда чуть насмешливо. С нескрываемым любопытством.

Молодой любовник развалившейся от старости императрицы. Последний фаворит разбитой параличом старухи. Женщины откровенно пожимали плечами: это при его-то внешности? Любой брак по расчету им казался по меньшей мере благородней.

Или это только казалось? Своя мысль не выпускала из собственных тисков. Его обвиняли в ее смерти. Если бы не он, Великая Екатерина еще бы царствовала. Еще длился бы век просвещенной монархини! Он положил ему конец.

Он вернулся неожиданно для самого себя. Еще стремительнее, чем уезжал. Чуть не на коленях вымолил у царского брадобрея, теперь уже графа [как и он!] Кутайсова царской милости — возвращение литовских поместий. И снова просил, не в силах выдержать деревенской помещичьей жизни. Любой должности. Любой службы. И вот — шеф Первого Кадетского корпуса. Всего-навсего. Это он — былой шеф кавалергардов! Спасибо, удалось избежать необходимости жить в казенной квартире. При том же корпусе. Кутайсов и тут счел возможным выручить. Может быть, потому, что радовался унижению.

Нет, это не Зубовы задумали заговор. На исходе 1799-го года. Предсказатели уверяли: на переломе века должно, не может не удасться. Первыми заговорщиками стали граф Н. И. Панин, английский посланник Уитворт и — кто бы мог подумать! — Рибас. Его Рибас, о котором Безбородко не уставал говорить: «Хитрец, бродяга и фактор, который наподобие польских жидов, даже нажив огромное состояние, не переставал факторить». Обманывать, подличать и красть казну. Безбородко уверял, что за каждый год у него оставалось в карманах не меньше полумиллиона. Может быть, и больше. Крал, чтобы красть.

Заговорщик! Такому верить — все равно, что на плахе спать ложиться. В каждую минуту предать способен: то ли императора заговорщикам, то ли заговорщиков императору.

Сестра Ольга поручилась: никуда не денется. Она всему душой. Императрица покойная начала бы всякую дипломатию изыскивать. Мол, почему английский посол. В чем тут у Англии интерес. А интерес простой. Наскучила Ольга Александровна своим Демидовым, за посла взялась. Может, молодость и прошла, только посол этого не замечает. Совсем от красавицы Жеребцовой голову потерял. Каждому слову верит. Затаила сестрица досаду: ничем ее императрица не отличила. Вроде совсем не замечала. Ольга во всем брата винила. Теперь решила свое добрать. У нее дома и все сборы. Не думал, что брат Николай так вскинется. Обиду тоже затаил. После Персидского похода ни с чем остался. Чуть больше полугода император его терпел. Двадцать восьмого сентября полную отставку получил, в Москву переехал. Из-за суворовских побед благоволение к нему было возвращено. Получил шефство над гусарским полком. Да разве такую малость с былыми возможностями сравнишь. Смех один!

Ольга его поддержала. За Николая перед графом Паленом поручилась. О былом фаворите и говорить никто не стал. В порядке вещей, что в заговор графа Палена вошел. А проку? Все слишком легко, пошло. Детки императорские, любимые внуки покойницы и крыться со своими намерениями не стали. Престол Александру Павловичу был нужен. Ему и его друзьям. А Зубовы — что Зубовы: при своем интересе и остались. Одиннадцатого марта 1801-го не стало императора. Через четыре дня брат Николай Александрович был в обер-шталмейстеры пожалован, а через два года со всякой придворной службы уволен. Опять в Москву вернулся. Только новой обиды снести сил не хватило: в 1805-м скончался. Сорока двух лет от роду. Графине Наталье Александровне, урожденной Суворовой-Рымникской, шестерых детей оставил. Три сына, три дочери. Да о них что говорить. Графиня еще раньше с Николаем в Москве врозь жить стала. Между мужем и женой один Бог судья. Только известно — не жаловал брат супругу, нет, не жаловал. Пил тоже сверх меры. Рука у императрицы тяжелая на браки была — теперь-то понятно. Не своим делом в сватовствах занималась. Годом раньше вместе с братом у гроба Валерьяна стояли. Досталось молодцу, ничего не скажешь. Император Павел мало того, что в Курляндские поместья его отправил, так и их в 1799-м в казну отобрал. «В виду недочета сумм по Персидскому походу» — было сказано. Александр Павлович хотел несправедливость исправить. Имения вернул. Валерьяна в Государственный совет членом пожаловал. Директором второго Кадетского корпуса назначил.

Не помогло. Тридцати трех лет Валерьяна Александровича не стало. Графиня Марья Федоровна и на похоронах не убивалась. И замуж тут же поспешила. За графа Уварова. Ему все богатства зубовские и достались. По воле императора Александра Павловича.

Ольга Александровна и вовсе на Петербург рукой махнула. Ни в чем не заметил ее внук Великой Екатерины. И этот не заметил! В Англию уехала. Думали, с лордом Уитвортом. Оказалось, с деньгами, которые заговорщики собрали да сдуру у нее и хранили. В самый канун кончины императора Павла Петровича в Берлин отправилась. Оттуда в Лондон. И кто бы мог подумать: в объятия самого короля! Георга III-го. Братцу Платоше не повезло, сестрица Оленька свое взяла! Сына родила. От английского короля. Так и назвали — Норд Егор Егорович. Эдакий Георгий Победоносец на берегах Альбиона. Оно верно, королю за шестьдесят перевалило. Не один раз в безумие впадал, так что регентам за него править приходилось. Но была, была при нем Ольга Александровна Жеребцова-Зубова. Со связью своей не крылась. И с сыном тоже. В средствах стесняться перестала. Вернется ли в Россию, нет ли, кто знает. От нее ни вестей, ни приветов. Зубовы всегда каждый сам по себе жили. Без сентиментов.