И на земле и над землей - Роберт Паль

Вспомнилось вдруг, как не однажды Тимофей, настроив свою трофейную трубу, звал ее посмотреть, а она все отнекивалась, отсмеивалась, отмахивалась, как от детской глупости или забавы.

Эта труба была единственным его трофеем, что привез он из побежденной Германии. Другие, слышно было, прихватывали кое-что посерьезнее — обувь, швейные машины, отрезы, а этот — мальчишечью игру! Вся деревня смеялась, и она тоже. И сколько ни зазывал он ее, как красочно ни расписывал будто бы увиденные им лунные горы, она не отступалась от своего — некогда, недосуг, брось чудить, не смеши народ.

Не встретив понимания и поддержки, он со временем тоже охладел к небесным чудесам, смирился с житейскими тяготами, сник душой. Да и как не сникнуть, если дел всегда невпроворот, с утра до ночи в работе, только бы успеть отмыться от тракторной грязи и не уснуть после ужина прямо за столом. При такой жизни уже не до баловства, не до ночных звезд. Ночью отсыпаться надо, а не в небо глядеть. Днем — другое дело: какая погода, не ожидается ли дождя, а если уж и дождь, то скоро ли кончится. Да и небо днем совсем-совсем не то.

Однажды, правда, Тимофей опять как-то настроил свою трубу. Тогда как раз спутники стали запускать — то с собаками, то с другой какой живностью, словом, шуму было много. Вот и не утерпел. Сам смотрел, детям-школьникам показывал, на том все и кончилось. И кто бы мог подумать, что через много лет попадется она на глаза внуку. Уж Виталий не расставался с ней до самого отъезда в Москву. И тут в летние свои каникулы, и в городе. И вон что из этого вышло — ученым человеком стал. Небо ему — что деду поле родное. Только бы не грешно было: небо как-никак.

От долгого глядения на звезды глаза бабы Груни притомились и подернулись слезой. Голова закружилась, точно ее опоили сладким вином, к тому же стало по-осеннему зябко. Пришлось вернуться в дом и лечь. Но и в постели сквозь закрытые глаза она еще долго ощущала льющийся сверху нерукотворный свет. В этом свете и задремала, и снились ей в эту ночь непривычно добрые, светлые сны.

Едва баба Груня подоила и выпроводила со двора буренку, явилась соседская Ленка.

— Ну, управилась, баб Грунь?

— Успела чуть. Уж очень хорошо спалось нынче. Ну прямо как в молодые годы.

— А я так совсем не ложилась.

— И чего не спалось? — встревожилась баба Груня. — Перетрудилась не то?

— Нет, не хотелось что-то…

— Или во дворе до утра просидела? Звездочками любовалась?

— А ты откуда знаешь?

— Так ведь тоже сидела, старая! Чуть зорьку не проспала!

Переглянувшись, они весело посмеялись над собой, похожие со стороны на закадычных подружек-одноклассниц, обменявшихся своими сокровенными тайнами.

— Ну, иди, поспи малость, рано ведь, — принялась выпроваживать гостью хозяйка. — Отца на работу проводи и ложись.

— Отца я уже проводила. Я лучше с тобой посижу, а?

— Тогда пойдем чай пить. С баранками городскими.

— Внуки привезли, что ли?

— Внуки… И хлебов мне привезли на неделю, и карамелек. А вот о соли не догадались, считай, вся вышла.

— Соль — белая смерть, баб Грунь, — авторитетно заявила Ленка. — Обойдемся.

— А сахар?

— И сахар — белая смерть. Только сладкая.

— Да ну тебя, балаболка! Как же тогда чай пить будем?

— Так с карамельками же…

И они пили чай. С хрустящими баранками и тягучими карамельками, заправляя парным молоком. Подливая и подливая в круглые фаянсовые чашки ядреного мятного чая.

— Баб Грунь, — смахнув со лба первый пот, озабоченно спросила Ленка, — а ты веришь, что наше Солнце и в самом деле когда-нибудь погаснет?

Та аж поперхнулась от такого вопроса.

— Окстись, девка! Чего несешь непотребное? О чем говоришь?

— Это Виталий вчера говорил.

— А хоть и Виталий. Он ведь не Бог, чтобы такое знать. Такое знать никто не может.

Баба Груня так разволновалась, что расплескала чай себе на колени. Пришлось менять передник.

— Ой, баб Грунь, и отсталые же мы с тобой люди! Мы, конечно, не знаем, а наука знает. Она все подсчитала. На миллионы лет вперед.

В связи с бушевавшей в стране инфляцией миллионы и миллиарды перестали даже для простых граждан быть какими-то запредельными понятиями. Теперь почти у всех появились миллионы: раз есть дом или корова — миллионер! А уж если… — то и миллиардер, поди. Поэтому баба Груня не придала большого значения подсчитанным наукой миллионам лет и искренне возмутилась:

— Что это еще за такая за наука глупая! Как же мы тогда в темноте жить будем? Не вечно же спать, когда-то ведь и работать надо?

Теперь пришла очередь поперхнуться Ленке. Ох и смеялась же она! Так смеялась, так хохотала, егоза, что аж гостей разбудила.

— Что это у вас? — заглянул на кухню Виталий. — Не то цирк приехал?

— Вот именно — цирк! — никак не могла уняться Ленка. — Такой цирк, какого и в Москве не бывает!

Глядя на соседку, улыбнулась и баба Груня. Но тут же и рассердилась:

— И чего раскатилась-то, чего? Такие страсти говоришь, до смеху ли? Да с раннего утра еще…

— Это какие еще страсти? — заинтересовался Виталий. — Не секрет?

— Не секрет, — все еще похохатывая стала объяснять Ленка. — Это мы с бабой Груней про ваше молодое и старое Солнце вспомнили. Очень не хочет баба Груня в темноте жить. Как же ей в темноте корову доить, полы мести. Это ж надо, а!

— Ну, нашли о чем… — отмахнулся тот и пошел на улицу умываться. Вернувшись, он тоже сел за стол, попросил себе чаю. По-хозяйски осведомился:

— А заморозка ночью не было? В бочке, смотрю, ледка нет, обошлось пока?

— Обошлось, — пододвигая к нему чашку, сказала баба Груня. — Ночь хотя и холодная была, а до этого не дошло. Бабье лето ведь.

— Вот и хорошо. Сейчас копать пойдем. А после обеда ссыпем в подпол. Хорошая картошка в это лето уродилась.

— Много солнца было, много света, — тянула к своему Ленка. — Вот когда Солнце остынет, такой уже не будет.

Сама вроде бы тоже чай пьет, а глаза так и бегают. А в них бесенята бесятся.

— Да ладно уж тебе, — цыкнула на нее баба Груня. — Не о пустом ведь деле речь. Да и грех этак-то за столом.

Ленке, по всему, очень хотелось потешиться, но Виталий не дал втянуть себя в эту игру.

— И верно, дело не пустое. Хотя процесс этот не быстрый, миллиарды лет займет. Так что будем жить без паники.

И, заглянув в горницу, весело прокричал:

— Эй, Леонид Аркадьевич, подъем! Нас лопаты заждались. Поднимайся и догоняй меня.

Торопливо допив свой чай, Виталий пошел на огород.

Ленчик тоже проснулся, но поднимался долго и трудно, видно, после вчерашней копки с непривычки болело все тело. Баба Груня, жалея парня, не торопила его, уговаривала полежать еще, ведь для нее он по-прежнему оставался «младшеньким», почти ребенком. Зато Ленка была неумолима.