Блудные братья - Евгений Филенко

— Никогда не слыхал, — смущенно признался Кратов.

— У вас было правильное музыкальное воспитание. А ведь я росла в Сиринксе, а это маленький рыбацкий поселок, где нравы были не то чтобы просты, а упрощены до предела.

Отец спокойно сквернословил в присутствии детей и матери. Дядя Феликс был бибакс… злоупотреблял горячительным… я правильно говорю?

— Наверное, — сказал Кратов без особой уверенности.

— Мой отец был пискатор… рыбак. Все мужчины моей семьи были рыбаками. По вечерам отец приводил свой комбайн из моря…

— Подождите, — сказал Кратов. — Если не секрет… что вы называете морем?

— Море — это часть водной поверхности, почти со всех сторон ограниченная сушей, — ехидно изрекла Озма. — Сиринкс стоит на берегу моря Фурвус, но, полагаю, все остальные моря ничем не отличаются. Темно-зеленая органическая взвесь, а под ней — тугой покров из водорослей.

— А часто ли тонут в вашем море?

— В нашем море не тонут! — отчеканила Озма. — Вы шутите? Мы по нему с острова на остров ходили на лыжах! Не понимаю — как вообще можно утонуть, если умеешь плавать?!

— Да запросто! — засмеялся Кратов. — Нахлебался соленой воды, и лапки кверху…

— Ну, не знаю, — сказала Озма с сомнением. — Соленой воды… где взять столько соли?

— Ладно, пропустим это. А что делал ваш батюшка со своим комбайном в море?

— Разумеется, ловил рыбу. Я уже говорила: все мужчины — рыбаки.

— Отлично, — сказал Кратов. — Что вы называете рыбой?

— Такое холоднокровное, покрытое чешуей животное, — не без раздражения промолвила Озма. — Оно дышит растворенным в воде кислородом. У него есть жабры и пение… плавники… — Кратов согласно кивал в такт ее словам. — Когда они совершают миграции, движение на дорогах надолго замирает.

— Миграции! — простонал Кратов. — По суше! — Не по суше, — поправила Озма, — а по воздуху. — Кратов всхлипнул. — Но очень низко. Это же рыбы!

— Превосходно, — сказал Кратов упавшим голосом. — Я был на Уэркаф, на Церусе, на Сарагонде и в прочих удивительных местах… как выяснилось недавно — даже па Юкзаане, но я никогда не был на Магии. Где ходят в море на комбайнах, предупредительно уступая дорогу мигрирующим стаям рыб. Прости меня, господи. На чем мы остановились?

— Я не помню, — чистосердечно призналась Озма. — Нугэ… неважно. В поселке не было даже школы, и мы, полтора десятка детей всех возрастов, на ярко раскрашенном роллобусе каждым утром отправлялись в Элуценс. А это был уже совершенно иной мир, это был островок Земли, это была цивилизация!.. Так что я напевала пушистику все, что слышала вокруг себя. И он успокаивался и засыпал у меня под боком, но я не всегда прекращала петь. Потому что эти жуткие мелодии продолжали звучать в моей голове, и я отчетливо видела все разрывы и неточное ги в композиции — тот, кто сочинял их, понятия не имел о мелосе и гармонии. А я не только видела эти провалы, я понимала, как их заполнить или исправить! И я делала это по ночам, в обнимку с пушистиком.

— Это был кролик, — сказал Кратов.

— Кролик? — озадаченно переспросила Озма.

— Такой грызун с длинными ушами.

— Лепускулус… э-э… зайчик?

— Нет, — Кратов страдальчески напряг память и во внезапном просветлении воскликнул: — Купикулус Сударыня, вы действуете на меня благотворно. Я начинаю вспоминать студенческую латынь.

— Это не мог быть купикулус, — возразила Озма. — У него был длинный хвост…

— Вы не говорили про хвост! — возмутился Кратов.

— И кролики не урчат… впрочем, не знаю. Но слушайте дальше. Однажды вечером, кажется — под Рождество, — мы всей семьей собрались в гостиной, и дядя Феликс был, и дядя Лукас, которого я почти не знала, и тетушка Эрна… Происходило обычное, незамысловатое рыбацкое веселье. Дядя Феликс быстренько злоупотребил и уснул на диванчике. А все остальные запели «Вириде велум»… «Зеленый парус»… это такая старая рыбацкая баллада, очень длинная, очень заунывная и очень красивая. Я не могла слышать, как они уродуют своим несуразными голосами очаровательную мелодию. Я ушла к себе в комнату, забилась в угол и собралась зареветь. Но пришел пушистик, вспрыгнул ко мне на колени и ткнулся влажным своим носом в мою разбухшую от едва сдерживаемых слез носяру. Это было так смешно и мило, что я сразу расхотела реветь. Больше того, я вдруг обрела невероятную смелость. Как будто это не дядя Феликс, а я перепила какой-нибудь дрянной спиртовой смеси, и мне все море сделалось по колено! «Пойдем покажем им!» — сказала я пушистику. Но он не захотел идти со мной. Спрыгнул с колен и вскарабкался на шкаф, куда всегда прятался, если хотел стать недосягаемым.

— Да, пожалуй, это не кролик, — покивал Кратов.

— Теперь вообразите себе натура-марте, — захихикала Озма. — Очень веселая компания с налитыми кровью глазами и… м-мм… кум персоллисрубикундис…

— Что, что?! — переспросил Кратов.

— Ну, вот такие лица… — она надула щеки, развела ладошки пошире и потешно выпучила глаза. — Большие и красные… Как это сказать литературно? Морды?

— Ну, вряд ли, — сказал Кратов с сомнением. — Может быть, физиономии.

— Так вот, весь этот форум как умеет поет… если так можно назвать… «Вириде велум». И тут с грохотом распахивается дверь, на пороге возникает шестилетняя виргункула… пигалица с выражением крайней решимости на лице и негодующе вопит: «Замолчите все! Что вы делаете? Вы неправильно поете!» Отец мигом нахмурился и собрался уж было прогнать меня черным словом, но незнакомый дядя Лукас остановил его. «Хорошо, пискатрикс… рыбачка, — сказал он, усмехаясь. — Покажи нам, как надо петь правильно». И я спела им «Вириде велум», как нужно было петь. Ведь я десятки раз пела его по ночам пушистику и знала, как правильно… И это был первый раз, когда я пела на людях.

— И чем кончилось?

— Тем, что дядя Феликс проснулся, попытался встать и свалился с дивана, — хихикнула Озма. — Что и разрушило мистический ореол над случившимся. Мама потом говорила, что если бы он не свалился, то она встала бы на колени и начала молиться. А так все обошлось. Отец смахнул слезу и ушел на улицу курить. Тетя Эрна стала бранить дядю Феликса, но без большой злобы. А дядя Лукас лишь обронил: «Не бывать тебе пискатрикс, милая…» И он оказался прав. Через неделю отец отвез меня в Элуценс, на прослушивание в музыкальный колледж. Среди изысканных барышень он выглядел пришельцем из другого мира и страшно смущался, отчего нагрубил всем, кого встретил по дороге, включая директора колледжа. К нему относились снисходительно. А после прослушивания директор пригласил нас к себе домой на обед, и отец уже ему не грубил, а внимал, как дельфийскому оракулу…