Дети Хедина (антология) - Людмила Минич

Она остановилась у алтаря и развернулась к Ройне, который опустился перед ней на колени.

– Я прошу снять с меня плащ и освободить от клятвы, – произнес он.

– Освобождаю, – сказала Мать Юма, дернув за завязки его плаща. Тяжелая черная ткань словно вода стекла с его плеч на пол.

– Спасибо, – он низко склонил голову. А когда поднял глаза, увидел огненную чашу, которую Мать держала перед собой.

– Протяни правую руку в огонь, – сказала она.

Он внутренне сжался, приготовившись испытать боль, но ощущения оказались такими, как если бы он опустил руку в миску с горячим молоком. А когда он поднес пальцы к глазам, то обнаружил, что с костяшек пропала выжженная давным-давно метка.

«Свободен!»

– Матушка!.. – воскликнул он в порыве благодарности, вставая.

– Отныне тебе нет нужды звать меня так, – перебила она его, отставляя чашу и протягивая ему руку для поцелуя.

– Вы всегда будете в моем сердце, как моя мать, – сказал он, прикасаясь губами к ее горячей и нежной коже, – за все то добро, что вы сделали для меня. И в особенности – за сегодняшнее.

Она в ответ лишь улыбнулась – немного печально – и опустила глаза.

– Иди, – сказала она. – Солнце всходит, а тебе до заката предстоит проделать немалый путь. Не задерживайся.

– Да, – широко улыбнулся он. «Потом. Я подумаю об этом потом, когда выеду из Обители. У меня теперь вся жизнь для этого!» И низко поклонился. – Прощайте… матушка.

– Прощай, мой возлюбленный сын. Береги себя.

Легко, словно вместе с плащом с его плеч свалилась огромная тяжесть, Ройне вышел из дверей Дома Матери. Яркое утреннее солнце заставило его зажмуриться, а холодный ветерок пробрался под одежду и окончательно унес с собой всю жаркую тяжесть прошедшей ночи, а с ней все сомнения и страхи. Ройне сладко потянулся, наслаждаясь этой свежестью, как будто в первый раз. У нее был запах и вкус свободы, новой жизни, к которой Ройне сейчас помчится.

«Не задерживайся, когда будешь уходить», – сказал ему старый магистр Хемиль, то же сейчас сказала и Мать Юма. Ройне честно собирался последовать этому совету, раз уж в Обители его ничто не держало. Но жизнь и тут взяла свое: после длинной ночи хотелось удовлетворить естественные надобности тела, хотя бы утолить жажду и отлить. «Не откажут же бывшие братья мне в глотке воды, пока я буду седлать лошадь!»

Он еще раз потянулся, наконец-то глянул вниз и снова замер – на этот раз от удивления. У подножия лестницы вместо обычных дежурных Серых братьев стояла вся его «свора», и наставник Нейго снова держал его оружие. А Ториш привел его гнедого коня, оседланного и, судя по всему, с наполненными провиантом седельными сумками. Все братья приветливо ему улыбнулись, и Ватс помахал рукой.

Счастливо рассмеявшись, Ройне сбежал к ним, перепрыгивая через ступеньки.

– Вы? Здесь? – он оглядел их, с сожалением отмечая, что Нибба все же нет. Как и Пелля.

– Пришли проводить нашего брата в путь, – ответил Деас. – В последний раз.

– Я рад, – сказал Ройне. – Хотя я вам уже и не брат. Но от этого приятно вдвойне.

– Ты был нашим братом, и очень хорошим братом, – сказал Ватс. – Было бы нехорошо не попрощаться.

– Нам будет не хватать тебя, – произнес Оггре. – Мы с тобой часто спорили и порой не понимали друг друга, но я все же был привязан к тебе, как, думаю, и каждый из нас.

– В Обители будет пусто без тебя, – сказал Нейго и указал на перевитые ремнем клинки, которые держал в руках. – Я наточил твое оружие, прежде чем вручить его тебе в последний раз. Там, куда ты поедешь, оно тебе понадобится.

– А я собрал твою лошадь, – подал голос и Ториш, единственный из всех не посмотревший брату в глаза.

Ройне вгляделся в его лицо. «Переживает. И как всегда не хочет показывать этого».

– Спасибо, – сказал он, стараясь обратиться ко всем друзьям, которые встали вокруг него. – И я так благодарен вам за все. За все, что было в нашей жизни, я навсегда сохраню это в памяти. Я боялся, что мне придется сегодня уезжать с тяжелым сердцем, мне очень не хотелось, чтобы вы оставались здесь с обидой на меня. Теперь я могу быть спокоен, спасибо вам за это.

– Прости и ты нас, Рой, – Оггре обнял его и похлопал по спине. – Будь счастлив там, куда ты отправляешься.

Ройне не удержался от смеха. Лохматый всегда был чересчур скуп на проявление эмоций, а вот поди ж ты. И все из-за него! Какая честь! Даже жаль, что они больше никогда не окажутся в одной компании и все шуточки, как Оггре плакал, теперь достанутся на долю Ториша. Который все еще теребил в пальцах повод лошади, словно хотел разорвать.

Оггре выпустил его из своих объятий, и пришла очередь Ватса, добряка и зануды, тем не менее носившего черный плащ. И его тоже будет не хватать…

– Прости, Рой, – шепнул он. – Ты был лучшим из нас, и мы всегда будем вспоминать о тебе только хорошее.

– Да уж, пожа… – Ройне хотел усмехнуться, но резкий толчок в живот и боль, пронзившая все нутро, прервали его на полуслове.

С открытым ртом, не в силах даже вдохнуть, он непонимающе уставился на Ватса, который сделал шаг назад и вытащил из его живота окровавленный кинжал.

«Оказывается, она – красная…»

– Прости, – повторил Ватс с той же интонацией.

«Не все удары можно предвидеть. Даже удары в упор».

Ройне потянулся к поясу, но вспомнил, что так и не забрал свое оружие у Нейго. «Нет. Это неправильно. Так не должно быть». С хрипом втянув в себя воздух и зажав пульсирующую рану рукой, он обернулся к мастеру-наставнику, но почему-то тот оказался дальше, чем он предполагал. Шагов пять, может, шесть. Надо пройти, и меч в его руках отомстит за предательский удар, раз уж братья бездействуют. «Я должен…» Но он не успел сделать ни шага: под лопатку воткнулся еще один клинок, заставивший его пошатнуться и упасть на колено.

Деас… Самый молчаливый из всех, простой на первый взгляд. И непонятный.

– Прости, Рой, – услышал он его голос. – Ты был нашим братом. Мы не можем допустить, чтобы ты был похоронен где-то вне Обители.

«Старик…» Ройне сделал еще одно усилие, чтобы встать и дотянуться до своего оружия, но тело отказывалось повиноваться так, как он привык. «Старик все знал». А Нейго, кажется, отошел еще дальше. Как и Оггре. Как и Ватс, и Деас. «Но он не хотел причинять мне боль рассказом о предательстве друзей». Только Ториш по-прежнему стоял на месте рядом с нервно фыркающей лошадью и все так же мял ее поводья. «Почему он испугался мне все рассказать?!»

Из последних сил Ройне бросился к брату. Он уже сознавал, что его раны смертельны, но разумом овладела безумная идея, что, если он сейчас сядет на лошадь, он все-таки сможет успеть доскакать до Деффа. И если уж умереть, то в объятьях той, которая один раз уже спасла его от смерти. Только бы брат помог ему забраться в седло…

Ноги подвели Ройне, и он, споткнувшись, снова упал на колени, успев уцепиться за руку Ториша.

Волна боли изнутри захлестнула его, заставив на краткий миг лишиться чувств.

А когда взор прояснился, он успел заметить, как в руке младшего брата блеснула сталь.

«Тош, помоги мне!»

– Прости, брат, – едва слышно сказал Ториш, – но так будет лучше. Для всех.

– То… – он не успел сказать брату ничего. Горло обожгло словно огнем и затопило чем-то горячим и липким. И имя любимой так и не успело сорваться с его уст. «Дайла… Прости…»

Наталья Федина

А-кушерка, или Все цвета радуги

Красный

Сегодня дождь. Хороший знак: небо выплачется за меня, значит, самой реветь не придется. В этом нет логики, но примета подводит редко. Если один человек может сделать что-то за другого, то небо – тем более, правда? На родильном столе, страшно выгибаясь, кричит женщина. Решение нужно принимать быстро – кровотечение не прекращается слишком долго – а я все медлю. Женщину держат за руки, но не нежно, успокаивая, а жестко, фиксируя, чтоб не ломанулась со стола. В семнадцатое отделение мужей не допускают: это не курорт, это 17А. Военный объект. Женщина сейчас некрасива: схватки уже начались, но скоро ей станет легче – или станет все равно. Все зависит от меня, застывшей, как перед первой в жизни операцией.

– Она тебе кто? – спрашивает Соколова, любимая медсестра, перехватив мой плавающий взгляд.

– Так, – отвечаю я. – Никто.

Она и вправду никто – просто женщина моего мужчины, который сегодня станет отцом. Или не станет – потому что не станет ребенка. И этой женщины с искаженным красным лицом – тоже.

– Ну, что ее ждет? Уже знаешь? – торопит Соколова.

Не слишком уверенно киваю и до крови закусываю губу.

Ничего я не знаю.

Оранжевый

Момент выбора – традиционное акушерство или экспериментальное – дался мне легко. Я не советовалась с родными, не сравнивала, не анализировала…