Вечный зов (Том 2) - Анатолий Иванов

- Отнести его туда. - Лыков махнул в сторону болота. - Есть носилки? Принести носилки!

- Нельзя его трогать, - сказал начальник санчасти. - Нельзя нести...

- И бесполезно... - прошептал Кошкин, открывая глаза. - Я это знаю... Лыков, принимай командование ротой. И все... занимайтесь, чем положено. Ты вот... останься со мной.

Это он сказал склонившейся над ним черноволосой девушке.

Бой тогда только разгорался, немецкие пушки беспрерывно молотили по краю болота, болотная жижа и вырванные взрывами кустарники поднимались в мерцающий воздух сплошной стеной.

- В болоте бойцов уже нет, - сказал Кошкин, глядя на эти взрывы. - Сколько лягушек изведут...

С каждой минутой немецкие пушки стреляли все реже и реже, орудийные раскаты уже перекрывали рев автоматов и человеческих голосов.

- Ну... вот, - тяжко дыша, проговорил Кошкин, - штрафнички дело свое знают. Как звать-то тебя?

- Шура, Александра, - сказала девушка, обтирая кусочком бинта крупные капли пота с лица командира роты.

- Откуда же ты?

- Смоленская я. До войны в медицинском училась в Москве. Три курса закончила.

- На дочку мою ты похожа.

Кошкин еще помолчал, прикрыв глаза, слушая звуки беспощадного боя.

- Вот что, Шура-Александра... - неожиданно сказал командир роты. В груди его что-то клокотало и рвалось. - Я все прошел и ничего на свете не боюсь... Но в плен к немцам не желаю. Вроде... атака наша удалась, не зазря рота в землю ложится. Но все в бою бывает переменчиво. И ежели что... ты меня пристрели. Поняла?

- Что вы, товарищ капитан! Ничего не переменится. Рота уничтожает их.

- Ты не отговаривайся, дочка, - все слабеющим голосом проговорил Кошкин. Я сейчас, чувствую, потеряю сознание... И если что... ты это сделаешь. Так и так мне помирать. Хоть здесь, хоть там, у них. Но я не хочу там... И ты это должна понять.

- Я понимаю... понимаю, - со слезами произнесла девушка.

Однако Кошкин не потерял сознания ни в эту ночь, ни в следующий день, вплоть до заката. Несмотря на немыслимую потерю крови, он был жив, только временами закрывал глаза, будто засыпал, но, едва девушка-санинструктор делала какие-то движения, тотчас размыкал вспухшие веки, спрашивал слабым голосом:

- Что там, Шура?

- Выбивают немцев. К реке гонят.

- Хорошо.

Этим словом "хорошо" он отвечал потом на сообщения связных, которых присылал Лыков, что рота, неся огромные потери, оттеснила немцев к реке, но атака захлебывается, что с высоты ударила какая-то оказавшаяся там наша батарея, только стреляют одной или двумя пушками, и это помогло роте отбросить гитлеровцев за реку, что с востока началось наступление наших войск, но рота уже почти вся полегла, остатки ее, сотни полторы бойцов, все-таки пробились за реку, ударили на высоту, а затем, как и было приказано, бросились навстречу отступающим немцам, но последние бойцы гибнут, что вместо убитого командира первого взвода он поставил рядового Зубова, отличившегося при штурме вражеских позиций на берегу болота, при форсировании реки...

- Ага, Зубов, - повторил Кошкин. - Хорошо...

Бой этот вокруг высоты 162,4 продолжался много часов и закончился далеко за полдень, когда прорвались наши войска с запада и, сомкнувшись где-то на окраине Жерехова и по левому берегу речки, за которую уже штрафная рота отбросила оборонявшихся здесь гитлеровцев, с наступающими, но выдохшимися уже частями 215-й дивизии, зажали немцев в кольцо, начали его сжимать. Таким образом умирающий Кошкин вместе с девушкой-санинструктором, находившиеся на правом берегу, оказались в тылу наших наступающих войск, и связные сюда больше не прибывали.

- Часов в четырнадцать немцы предприняли отчаянную попытку вырваться, собрали остатки танков и самоходок, ударили на Малые Балыки, - сказал Алейников. - Где стояла твоя рота. А туда, на северную окраину, подполковник Демьянов как раз перенес свой штаб.

- Вон что! - произнес Кошкин. Он лежал по-прежнему на земле, застланной двумя или тремя суконными одеялами, укрытый шинелью. Грудь его толчками вздымалась.

- Да... я сейчас из штаба дивизии. Демьянова похоронили.

- Как же это... как же это?! - дважды слабенько воскликнул Кошкин, облизнул сохнувшие губы. Шура, все находившаяся при командире роты, уставшая, с почерневшими глазами, дала ему глотнуть из алюминиевой кружки.

- Та девушка-телефонистка, помнишь, черноглазая такая, красивая... тоже... В одну могилу их положили. Танки с ходу раздавили гусеницами землянку. Они даже выскочить не успели.

Кошкин никак на это не откликнулся, прикрыл глаза. Но через несколько мгновений их открыл, долго смотрел на девушку-санинструктора.

- Устала? - вдруг спросил он.

- Что вы, товарищ капитан...

- Да, война... Ты встретил своих людей из-за фронта?

- Встретил... А через два-три дня сам туда ухожу с группой.

- Понятно, - спокойно произнес Кошкин. - Ваше дело такое.

- У всех у нас одно сейчас дело.

- Сейчас, - усмехнулся Кошкин, медленно повернул голову к сидящему на каком-то ящике Алейникову. - Дело у нас всегда одно было.

На скулах Якова, обметанных черной щетиной, возникли и прокатились желваки.

За стенами палатки раздавались голоса девушек-санинструкторов, начальника санчасти, оставшихся в живых бойцов роты, стон и смех раненых, скрип тележных колес. Тут, на берегу болота, на месте только что отполыхавшего немыслимого боя, где лежал умирающий командир роты, находилось теперь ее расположение, сюда послезавтра должен прибыть военный трибунал, чтобы рассмотреть и закрыть все дела заключенных. А пока остатки списочного состава роты под руководством старшего лейтенанта Лыкова и старшины Воробьева тщательно, метр за метром, обследовали искореженную боем землю, болотные тропы, стаскивали, свозили убитых в одно место, раненых - в другое, к наспех разбитым палаткам, точно таким же, в которой лежал теперь Кошкин. Бойцы, которых чудом миновали в этом бою пули и осколки, делали все это с энтузиазмом, старательно, понимая, что они теперь свободны! Убитых до захода солнца предстояло похоронить, тяжелораненых отправить в армейский госпиталь, легкораненым оказывалась помощь на месте.

- Гляди, Кафтанов, кореш твой Гвоздь концы отдал! - послышалось невдалеке. - А Зубов где, Макар?

- Заткнись! - рявкнул кому-то Макар.

Капитан Кошкин, услышав эти возгласы, чуть скривил потрескавшиеся от сжигавшего его огня губы.

- Остался на земле, подлец...

Алейников понял, что он говорит о Кафтанове.

- Может быть, Кафтанов не ранен...

- Все равно... Перед боем было обещано. А у нас это закон.

В палатке появился Лыков, закопченный, в грязной, пропотевшей насквозь гимнастерке.

- Ну что, Лыков? - спросил Кошкин.

- Товарищ капитан! Данила Иванович... Как же это?

- Давай постони еще, - опять чуть скривил губы Кошкин. Приближающаяся неумолимая смерть обострила уже его лицо, оно сделалось серым, бескровным. Что, спрашиваю, там?

- Доставляем раненых из-за речки. Кончаются перевязочные материалы. Начальник санчасти услал за ними подводу в дивизию. Сам валится с ног... Осмотрим еще высоту - и все. Пока без вести пропавших числится двести восемь человек. Много убитых по речке вниз сплыло, я сам видел. За речкой, может, кто еще лежит.

Кошкин помолчал и вдруг спросил:

- А Зубов... жив, убит?

- Зубов? Пока ни в тех, ни в этих. Последний раз я его где же видел? На том берегу речки, когда он отделение к высоте повел... Мог бы двигаться объявился уж.

- Понятно... Ты занимайся своими делами. Ступай.

Старший лейтенант постоял еще молчком, повернулся и вышел.

- А Зубова жалко мне, - едва слышно прошептал Кошкин. - Вот тоже судьба человечья... "Что, говорит, такое Родина, где ее найти?" Ты понимаешь? Нет, тебе не понять...

Алейников вспомнил свой недавний разговор с Зубовым и сказал две короткие фразы:

- Я с ним разговаривал. Он заново вроде бы рождался.

- Да... здесь... в роте.

У командира роты началось удушье, на губах появилась розоватая пена, и сидевшая у его изголовья девушка торопливо стерла ее комочком бинта, зло глянула на Алейникова: чего, мол, торчишь тут, не даешь человеку спокойно умереть? Но Кошкин, словно разгадав ее мысли, проговорил:

- Ты, Яков... спасибо, что зашел. Посиди, погляди, как я умру. Не уходи прежде. Это недолго.

Он говорил, а розовая пена выступала на иссохшихся его губах.

- Я, Данила Иванович, просто ощутил необходимость зайти. Прости меня за все, если можешь.

- Да что ты! Эх, Яков... Много было таких, как ты... и как я. Почему - я не знаю, не успел этого узнать. Может, что-то стал понимать, да не ясно пока. Другие все поймут, все узнают. Скоро... А я... Одно я знаю твердо - моя судьба все же счастливее твоей.

- Что же... правильно.

Один из них был здоров и полон сил, другой умирал, был, собственно, уже мертв. Тот, кто был здоров, произнес кощунственные слова, подтвердив, что судьба умирающего все же счастливее, чем его. Но Кошкин согласно кивнул и прошептал:

- Прощай, Яков. До победы доживи. И скажи обо мне моим... жене и дочери...