Ватерлиния (сборник) - Александр Громов

Еще вероятнее другое, о чем Гость прямо не говорил, но догадаться несложно: примат интересов сиюминутных. Неведомый Ореол далек и непонятен, эта проблема – на столетия, «кукушата» вроде бы пока не заноза в пятке, а Капля нужна Земле сейчас. Практично, разумно… Какой еще, спрашивается, логики ждать от людей? Если нос уже расплющился о стену в конце тупика – все равно ломиться вперед, не видя стены…

Может, рухнет.

А если так, то подопечному долго не жить. Элементарная страховка от случайностей, не более того. Будь на месте Альвело хоть Адмиралиссимус, хоть Мрыш, хоть Велич – и им бы не жить. И поди его отсюда вывези живым – не один такой умник вострил лыжи, прежде чем отбросить коньки.

Но оставаться здесь нельзя в любом случае. Эта война будет пострашнее предыдущей, недаром к ней готовились тридцать лет. Бессмысленно пытаться помешать логически неизбежному, можно лишь постараться не увеличить масштаб бедствия. Акт государственной измены ничего не даст: если северяне хоть сколько-нибудь изготовятся к войне, Капле конец. С туннельным оружием не шутят. Зато если сильнейшая на планете зона Федерации нанесет неожиданный и притом удачный удар, остается надежда на чудо, на то, что погибнет лишь половина населения планеты, как бы ни был мал такой шанс.

Становлюсь пацифистом, подумал Шелленграм. Или подцепистом, то есть подцепившим нечто чуждое, как на своем жаргоне говорят те, кто называет оболванцев оболванцами. Или становлюсь еще большим циником? Мало было им того, что однажды уже чуть было не вымерли? Тысячу лет после катастрофы вспоминали старые навыки, вновь учились управлять человеческими толпами без распыления аэрозолей и массового гипноза. Научились…

На нижнем флайдроме сектора Бета было людно, на что он и рассчитывал, назначая себе место ожидания. Не потому, что опасался Хиппеля, а из намертво въевшейся привычки не рисковать понапрасну. Ветра не было, в промозглом воздухе висел кисейный туман, подсвеченный прожекторами, и в тумане фигуры людей казались больше и корявее, чем на самом деле. Солидно прогудел лифт, убирая под палубу вернувшийся с патрулирования флайдарт. Возле крайней катапульты суетилась обслуга, дергалась под ногами толстая кишка топливопровода. Было слышно, как внизу сонно ворочается океан и о борт Поплавка трутся льдинки. Там, на нижнем уступе, под нависшей над стылым океаном малой грузовой стрелой тяжело поворачивалась на тросе глянцево блестящая металлическая каракатица – знаменитый глубоководный твин-скафандр лучшего водолаза зоны Федерации, только что поднятого с километровой глубины после осмотра подводной части терминала, и были слышны возбужденные голоса: «Как там?..» – «Порядок!» – «Лукьяйнен не закессонил?» – «Обошлось». – «А андроид?» – «Андроиду, кажется, хана…»

Озябнуть не хватило времени. И разумеется, Хиппель не успел устроить так, чтобы платформа упала в океан, – даже если ему пришла в голову эта мысль. По правде сказать, куда ему…

– Это вы Шелленграм? – Голос пилота ясно указывал на недовольство ночной побудкой, полетным заданием, климатом арктических вод и общей подлостью судьбы. Фильтр на лице заиндевел и похрюкивал при дыхании. Пилот зябко ежился. Непонятный дальний рейс в туман и чертов холод, а тут еще дожидайся пассажира… с ума там, наверху, посходили.

Ничего. В тропиках отогреется.

– Да, я.

– Идите за мной. Платформа ждет.

Глава 4

Тридцатые широты Капли, как южные, так и северные, – место во всех отношениях необычное, знакомое еще по лекциям Моржа о вероятных театрах боевых действий и уже тогда заочно нелюбимое. Не то чтобы там чаще случались гидросейсмы или поднимались к поверхности океана желтые приливы – как раз нет, а что до тропических гроз, тайфунов и смерчей, то вероятность освежить знакомство с ними в узкой, всего в триста миль шириной полосе особой опасности не выше и не ниже, чем во всей громадной акватории от северных субтропиков до южных.

«Хочешь всплыть – ныряй глубже», – говорит один из перлов фольклора глубинников, и, если не возводить данное положение в абсолют, перл справедлив. Примерно о том же, только другими словами, говорят инструкции, памятки и учебники военно-морской тактики. Если позволяет состояние корпуса – ныряй! На стокилометровой глубине, еще не предельной для подлодок и капсул последних модификаций, человек чувствует себя в относительной безопасности как от природы, так и от человека. Разумеется, торпеда с ядерным двигателем и искусственным интеллектом найдет субмарину и там – если тому не помешает естественный интеллект пилота, взбодренный тренировками на тренажере. Анналы последней войны и локальных конфликтов полны историй о невероятной изобретательности и чудесных спасениях. Одним словом, в военное ли время, в мирное ли – ныряй, не сомневайся. Везде, кроме узкой полосы в тридцатых широтах.

То, что на Капле именуют кольцевым Гольфстримом, лежит именно здесь. Их два – Северный и Южный, два глубинных широтных течения, поразительных в своей стабильности. Каждый глубинник на Капле знает их координаты, каждый старается проскочить их побыстрее и, если не принужден к тому приказом, ни за что не согласится нырнуть здесь на глубину более километра – к верхней кромке течения. Как сухопутные войны оставляют после себя мины, еще долгое время убивающие и калечащие неосторожных людей, так и морская война тридцатилетней давности оставила здесь по себе память.

Лишь одна торпеда из десяти-двадцати выходит на дистанцию эффективного поражения – остальные уничтожаются антиторпедами или защитным бомбометанием, сбиваются с курса, обманувшись ложными целями, выходят из строя из-за естественных поломок, ведут себя странно по неизъяснимым капризам искусственного интеллекта. К курьезам войны можно отнести существовавшую тогда запрещенную (хотя и очень распространенную среди глубинников) теорию о торпедах-храбрецах и торпедах-трусах – однако нет смысла подробно останавливаться на том, что официально не подтвердилось.

Реактор ядерной торпеды может работать долго, очень долго. Потеряв цель, обманутая торпеда какое-то время рыщет в поисках, затем ложится в дрейф и ждет. Она слишком дорога и эффективна для того, чтобы мертво тонуть после промаха. На Земле она легла бы на дно, ожидая цели. Но Капля – не Земля.

Полуослепшие, полуоглохшие, корродирующие, медленно сжигающие топливо в приглушенных реакторах, они ждали своего звездного часа и после войны. Редкие подводные взрывы, грибообразные облака пара на поверхности океана свидетельствовали о том, что некоторые из них ждали не зря. Остальных хаотичные течения рано или поздно заносили в Гольфстрим. Для торпеды, не видящей цели, оттуда не было выхода. Только плыть по течению. Только ждать.

Иные – единицы из тысяч – сослепу атаковали друг друга, мгновенно испаряясь в миллионноградусной вспышке. Некоторых тихо давило, занося течением на запредельную глубину, или растворяло в желтом приливе. Поколения штрафников свели численность торпед в Южном Гольфстриме с тысяч до сотен. Кое-кто из пилотов с особо буйным воображением без всяких оснований уверял, что в трехсотмильной полосе образовалось нечто вроде устойчивой кибернетической экосистемы, уцелевшие обитатели которой обмениваются друг с другом сигналами, при признаках опасности занимают наивыгоднейшую позицию для коллективной обороны и сообща уничтожают источник угрозы.

Устав, Филипп выбирался из Гольфстрима. Отдыхал, отсыпался. Иногда гнал к югу до ближайшей базы и, пополнив боезапас, возвращался. Обычно штрафник считался искупившим вину после уничтожения десяти торпед. Пока что Филипп уничтожил три.

Он надевал цереброшлем и сам становился глубинной капсулой-охотником – хищной, рыщущей. Погружаясь, он ощущал давление воды на кожу, нестерпимое при приближении к предельной глубинной отметке. Сонары кругового обзора были его глазами – он видел зависшую в толще воды цель и видел, как, замечая охотника, она пытается атаковать, иногда примитивно-прямолинейно, чаще пытаясь обмануть, и тогда в глазах плясали фантомы ложных целей и начиналась настоящая работа.

И у пилота боевого флайдарта, и у водителя рейсового «челнока», и у глубинника цереброшлем один и тот же – унификация полезна. В воплощении «капсула» пуск антиторпеды напоминает пилоту его собственный плевок. Обманутое подсознание реагировало по-своему: иногда после схватки Филиппу приходилось вытирать ненужную при цереброуправлении приборную панель, ругая остолопа-конструктора, не додумавшегося поставить здесь плевательницу.

Последние два захода в Гольфстрим оказались «пустыми». Сегодня Филипп твердо решил во что бы то ни стало увеличить личный счет уничтоженных торпед. Доколе можно ходить в штрафниках?! Смущал «Нырок» – старая, скрипящая при погружении рухлядь с двадцатиузловым ходом и ничтожным запасом живучести, в лучшем случае годная лишь как тренажер для начинающих, и то не на Капле.