Библейские чтения: Новый Завет - Священник Георгий (Чистяков)

Евхаристии иногда нужна. Потому что очень важно, чтобы мы собирались здесь, в храме, не только для совершения великого таинства, но и для тихой, углубленной молитвы друг за друга, за своих друзей, для общего покаяния.

На меня произвели огромное впечатление слова армянского Патриарха Гарегина о том, что Армянская Церковь не знает индивидуальной исповеди, что в Армянской Церкви либо священник, либо диакон, либо кто-то из мирян во время общей исповеди читают по списку грехи – и люди говорят: «Мы, Господи, согрешили, прости нас, Господи, прости нас…» В конце священник читает разрешительную молитву для всех, и на этом исповедь завершается. Патриарх Гарегин говорит, что исповедь – это момент личного самораскрытия человека перед Богом, это не сеанс духовной психотерапии, а момент встречи, момент удивительного переживания особой близости Божией, момент прикосновения Его десницы к нашей греховной плоти, того прикосновения, которое сжигает в нас этот грех, как описано в удивительных образах в книге пророка Исайи и в пушкинском стихотворении «Пророк». Вот это надо пережить во время исповеди.

А в нашей практике исповедь совершенно неправильно соединяется с духовной беседой. Наверное, задача наша на будущее – развести в стороны два эти момента. Возможно, в каких-то случаях надо подходить к священнику для духовной беседы, и тогда уже не должно совершаться Таинство Покаяния, то есть [это беседа] без чтения разрешительной молитвы, без накрывания главы епитрахилью и т. д. А в других случаях совершается исповедь, когда мы переживаем этот момент самораскрытия. Конечно, разумно исповедь связать с совершением Божественной Литургии, а духовная беседа возможна и в другое время.

Нам с вами нужно строить церковную жизнь, которая как-то слабо развивается, выстраивать наше верное отношение к таинствам, потому что именно из-за неверного отношения к таинствам в Церкви нам бывает очень трудно жить, так как мы не чувствуем силы таинства. И часто человек ждет на исповеди именно не прикосновения десницы Божией, а какого-то совета, наставления и обижается на священника, если священник не дает ему этого наставления. А ведь ясно всё-таки: не в наставлениях и не в священнике дело. Я не знаю, когда мы поймем, что священники – такие же люди, как и все остальные, что священники ничем не отличаются от других и что священник может быть и глупее мирянина, и невежественнее его. И единственное, что священнику дано – совершение таинства. И больше ничего.

И вот, имея в виду эту обязанность совершения таинства для общины, в которую он поставлен, священник служит общине. А требовать от всякого священника наставления – это, конечно, полная нелепость. И, наверное, не потому вы приходите за советом к отцу Александру, или ко мне, или к кому-то другому, что на нас епитрахиль надета. А просто потому, что вы знаете, что Александр Ильич Борисов или Георгий Петрович Чистяков – это надежные люди, которые не предадут, которые не дадут дурного совета, которые не подведут, с которыми можно быть откровенными и т. д. Мне кажется, что всё-таки мы ценим священника не за то, что он одет соответствующим образом. И был бы митрополит Антоний Сурожский каким-нибудь старым лондонским хирургом, которого бы звали Андрей Борисович Блум, всё равно бы шли к этому Андрею Борисовичу за советом, просили бы молитвенной помощи, и такое же значение он бы имел для людей. Может быть, для несколько меньшего числа людей, чем сейчас.

В конце концов, надо помнить, что, скажем, такой великий богослов ХХ столетия и такой замечательный человек, имевший огромное влияние на людей вокруг себя, как Павел Евдокимов, не был ни священником, ни диаконом. И Оливье Клеман, почти живой святой православной Франции, – тоже мирянин, и многие другие. А есть священники, о которых никто не знает, и имен их не знают, и это тоже совершенно естественно. Понимаете, ведь все разные и должны быть разными. И я надеюсь, что и вы понимаете, что я лучше пойду на исповедь и за советом к Евгению Борисовичу Рашковскому или к Наталье Леонидовне Трауберг, чем к какому-нибудь «бате», который мне не даст никакого совета. Но за Таинством Покаяния, конечно, я могу подойти к любому священнику, поскольку ему дано совершать таинство.

Но мне кажется, что всё-таки это очень важно: развести в две стороны духовные беседы, духовную жизнь, духовную близость, руководство духовное и совершение таинств в Церкви. Потому что, когда одно смешивается с другим, из этого ничего хорошего не выходит. Из этого только какая-то болезненная увлеченность рождается. И в том числе – увлеченность священником, без которого и вне которого уже мы и Церкви не представляем.

Думаю, это очень важно понять для того, чтобы не было каких-то ложных представлений. Ведь, скажем, когда отец Александр Мень был убит, то многие люди просто-напросто ушли из Церкви, потому что они сказали: «А мы не представляем себе другого священника, кроме отца Александра». Может быть, и я бы не стал священником, если бы не смерть отца Александра. Потому что тогда, в течение той первой зимы, ко мне стали прямо с ножом к горлу приступать старые новодеревенские прихожане, говоря: ты нам нужен в качестве священника.

А я иногда думаю, что вообще, наверное, священник должен быть самым тихим, самым незаметным человеком, даже почти лишенным своих личных черт, потому что он поставлен совершать таинства, он не должен заслонять собою Христа. Вы вспомните, что и святой Франциск тоже не был ни священником, ни диаконом. Но ведь какие-то священники ежедневно совершали Литургию в его общине, а мы даже имен их не знаем. Хотя, конечно же, без них никакой литургической жизни у францисканцев не было бы. Это, мне кажется, тоже очень важно иметь в виду, важно помнить. В этом смысле с женским монашеством немножко проще, потому что женщины не служат Литургию. И поэтому духовное руководство там осуществляет игуменья, а священник приходит и совершает таинства. В этих таинствах действует Бог, и как-то это гораздо заметнее, чем в тех случаях, когда таинства совершаются руками такого замечательного человека, как митрополит Антоний, или отец Александр Мень, или отец Александр Шмеман. И вот здесь тоже есть о чем подумать.

Ну, а возвращаясь к началу, очень прошу вас как-то советовать друзьям и близким всё-таки умеренно поститься, чтобы не разрушать во время поста свое здоровье, чтобы не было того, что постоянно бывает, когда идет первая, вторая, третья седмица после Пасхи, и люди говорят: «У меня какая-то депрессия, я совершенно разрушен, у меня нет сил, я не могу оправиться после поста». И