Зеленая кровь - Далин Андреевич

– Не спорю, – сказал Хольвин. – Ты так за нее заступаешься, будто я обозвал ее бездарем. Отличная певица, с душой и с чутьем. Но темы кризисные. Ты много слышала?

– Альбома четыре… "Искупаться в крови", "Между розой и гробом", "Новолуние"… и еще один, новый… забыла… А, "Игра на выживание"!

– А теперь хотя бы названия альбомов хорошенько послушай. Речь там, в основном, идет о суициде. Будто поет кит, который решил выброситься на берег. "Убей меня нежно" – тоже ее, да? Или "Я лежу под поверхностью озера"?… Призыв самоуничтожиться! Разве не так? Самки об этом обычно не грезят.

– Самки…

– Оставь, Лилия. Не цепляйся к словам, мы не на светской вечеринке.

– По-вашему, искусство должно быть обязательно высокоморальным?

Хольвин рассмеялся.

– Тебе пора привыкать мыслить, как подобает Хозяйке. Так называемый "моральный закон" – просто Кодекс Стаи людей, очень слабый у нашего вида, кстати. В природе вообще нет аморального. Все диктуется состоянием популяции на данный момент. Homo sapiens довольно легко убивают себе подобных и питаются ими, а в состоянии демографического пика уничтожают собственное потомство. Некоторые другие млекопитающие тоже так делают, крысы, к примеру. Этот красавец в юбке или технопанки, которые крутят романы по Сети – всего-навсего инстинктивно подсказанные средства ограничения рождаемости, так же, как и аскетизм. Цикута, талантливая певица и поэт с редким чутьем на обстановку, поет о самоуничтожении именно потому, что чувствует, как неладно сейчас с людьми и как мир меняется…

– То есть, зла в мире нет?

– Есть. Но это не аморальность.

– А что, если все диктуется состоянием популяции? – спросила Лилия не без ехидства.

– Мертвяки. Человеческая глупость, которую принимают за разум. Когда подобные настроения появляются в Стаде оленей или в Стае волков, это не грозит уничтожить всех остальных живых существ, а люди, обезумев от собственного псевдомогущества, могут утянуть за собой в грязь и смерть очень много других жизней. Это – зло. Люди должны помнить о смысле собственного бытия.

– Неужели кто-то его нашел? – хихикнула Лилия. – Ведь философы тысячу лет…

– Дурью маялись, – усмехнулся Хольвин. – Фигней страдали тысячу лет. Всем, даже маленьким детям, известно, в чем смысл жизни, и всегда было известно. Спасти мир. Вернее, стать его координаторами, стать Хозяевами, наконец. Жажда спасти мир в каждом из нас заложена на генетическом уровне. Только мы ее сублимируем дурацкими сказочками, фильмецами, книжечками, которые ты читаешь – и почти никто не шевелится, чтобы сделать хоть что-то действительно нужное. Знаешь, почему я тебе это говорю?

– А вы не всем это говорите?

– Не смеши. Большинство не поймет. А ты Хозяйка, может, что-нибудь и получится.

– И что нам надо делать?

– Думать, – Хольвин переключил телевизор на другой канал. На экране интеллигентного вида маньяк, вскрыв череп мертвой женщины ножовкой, сладострастно облизывал ее мозг. Лилия отвернулась. Хольвин выключил телевизор. – Я завтра с утра отправляюсь в лес, возьму с собой Шаграта и Рамона. Попробую еще раз побеседовать с Хранителями.

Мэллу проснулся и потерся подбородком об его ладонь:

– Тогда я тоже пойду? Только сегодня, пока темно. Погуляю и посмотрю, туда, на эту базу…

– Это очень нужно? – встревоженно сказала Лилия. – Там же убивают…

Мэллу пренебрежительно взглянул на нее. Хольвин почесал его за ухом.

– Иди. И Лилия права, пожалуйста, будь осторожен. Помни все, что я рассказывал. Территорию по ночам освещают. Охранники вооружены. Не рискуй понапрасну. Не хотелось бы отпускать тебя туда, котяра… но, похоже, ты единственный, кто может что-то толком выяснить.

Мэллу стек с дивана на вытертый ковер, улегся на ноги Хольвина, опираясь на его колени скрещенными руками. Принялся тереться подбородком и щекой:

– Не беспокойся, мне забавно… в лес хочется… Ты думаешь, я не обману этих дураков, а? М-рр-р…

– Кисонька… кисонька… ты что ж, не чувствуешь, пушистый, как тяжел воздух? Не к добру…

Мэллу вздохнул и встал. Рамон, который дремал, чутко пошевеливая ухом во сне, проснулся во время этого разговора, вскочил и перекинулся.

– Слышь, кот, – сказал, подходя и нюхая рысь в нос, – может, я с тобой? Для безопасности, а?

Мэллу отвел собачий нос ладонью и сморщился:

– Ну вот опять. Для безопасности? Я тебя умоляю – ты же не умеешь лазать по заборам, только мешать будешь. Тоже мне – Стая.

– Ну и ладно. Подумаешь!

– Разве это неправильно, Хозяин?

Хольвин жестом подозвал огорченного пса, погладил по голове, улыбнулся рыси:

– Правильно, правильно.

– Тогда я пойду, – сказал Мэллу и выскользнул за дверь.

Манефа сидела на ступеньках лестницы в Старшей Ипостаси. Мэллу принюхался к ее теплому запаху; Манефа встала и подошла.

– Пусти, – сказал Мэллу, боднув ее головой в плечо. – Я ухожу в лес.

Манефа сделала вид, что не расслышала, принялась внимательно обнюхивать его висок, потом – выступающую косточку на скуле. Мэллу мурлыкнул.

– Пусти, – повторил он. – Я приду… потом.

– Я знаю, – сказала Манефа. – Ты тут все наметил. Ты хочешь тут жить, я же чую запах… – и дотронулась до груди Мэллу кончиками пальцев.

– Мне надо в лес, а ты хочешь играть, – сказал Мэллу с еле заметной усмешкой. – Ты стала игривая… как котенок…

– Я не играю… я хочу тебя запомнить…

– До завтра?

– Не знаю…

– Ты тоже чувствуешь, что воздух тяжелый?

Манефа потерлась щекой об его щеку, отошла и уселась на подоконнике, отвернулась – напустила бонтонное кошачье безразличие.

– Я не знаю, – сказала она безмятежно куда-то за окно. – Я не чувствую ничего снаружи. Только внутри, разве ты не понимаешь? Мне нравится твой запах, я запоминаю – вот и все. Я запомнила – иди.

– Я принесу тебе зайца, – сказал Мэллу вкрадчиво. – Лесного зайца, поймаю тут, поблизости – и принесу теплого. Хочешь?

– Я сама могу охотиться, – сказала Манефа, не оборачиваясь, и замурлыкала.

Она возьмет, подумал Мэллу. Возьмет – и будет есть. Но не станет же она об этом говорить, смешно! Никакая кошка, даже самая ласковая, не пообещает, что возьмет от тебя еду – это унизительно… Но пусть она знает, что я хочу принести.

Он глубоко потянулся, оставив на дверном косяке длинные царапины когтей, и вышел во двор.

После нескольких дождливых дней осень вдруг расщедрилась на удивительно мягкое тепло. Над крыльцом горел желтый фонарь, и все вокруг было темно-медовым: забор, брусчатка, кусты шиповника в ягодах, как сердоликовые бусины, охраняющие двор Баська и Тай… Учуяв приятеля, они весело завиляли хвостами, но Мэллу перекинулся раньше, чем эти двое подбежали понюхаться – и легко перемахнул забор: очередной раз бесцеремонно нарушил незыблемый и смешной собачий этикет.