Чужая луна - Игорь Болгарин

Какое-то время они шли молча. Затем Беляев вдруг резко остановился, с восхищением посмотрел на Кольцова:

— Ну, хитро! — и снова повторил: — Нет! Ну что значит столица! На десять ходов вперед загадываешь!

— Думаю, а как же!

— Так и я тоже думаю, — сказал Беляев.

— Мы — о разном. Ты: как бы товарищу Троцкому угодить. А я: как бы нашему делу не навредить. Небольшая разница.

На Графской пристани было многолюдно. Весть о возвращении бывших белогвардейцев быстро разнеслась по городу, и все, кто мог ходить, поспешили на набережную, чтобы лично увидеть, как будет Советская власть встречать своих недавних врагов. В этой толпе было немало и тех, кто пришел сюда с тайной надеждой встретить кого-то из близких или хорошо знакомых, которые, опасаясь большевистской расправы, последними покинули Крым. Проводив их, многие остались в городе, уцелели во времена «троек» и бессудных расправ, пережили голод, холод, унижения и сейчас, стоя на набережной, всматривались вдаль, где недавно возникшая темная точка постепенно приобретала очертания корабля.

Оттуда, с корабля, с такой же жадной надеждой рассматривали тех, кто толпился на берегу.

Пока пароход швартовался, Беляев, оставив Кольцова одного, отправился наводить порядок. Прибывшие ему на помощь красноармейцы потеснили встречающих и образовали широкий проход к площади, куда, сойдя с парохода, направлялись реэмигранты и останавливались возле заранее обустроенной там трибуны.

В разных местах над толпой взмыли несколько красных флагов, а также наспех написанные на кусках фанеры и на листах ватмана приветствия и поздравления с возвращением на Родину. В уголочке возле трибуны собралась кучка музыкантов, и тут же, не совсем дружно, зазвучал «Интернационал». Весь взмыленный, Беляев снова пробился сквозь толпу к Кольцову:

— Уже пора! Пройдемте на трибуну!

— А это нужно? — спросил Кольцов.

— Ну, как же! Пусть знают: не только Севастополь, но и Москва их встречает.

— Кто их встречают, Беляев, им наплевать. Им важнее, как их встречают.

— Ну, может, хоть пару слов? — попросил Беляев.

— Вот ты их и скажешь, — и затем Кольцов приказал: — Иди! Начинай! А я отсюда, со стороны, посмотрю, как это у нас получилось. Опыт, который в ближайшие дни нам понадобится.

Беляев нырнул в толпу.

Пассажиры «Решид-Паши» уже заканчивали сходить на причал и по людскому коридору двигались к площади. Шли робко, жались друг к другу. Осторожно косились по сторонам в надежде выискать в толпе встречающих знакомое или родное лицо.

Над площадью стояла настороженная тишина. Ни приветственных хлопков ладошами, ни ободряющих слов, ни добрых взглядов. Даже те, кто с надеждой их ждал, даже они прятали свою заинтересованность и сочувствие от жестких взглядов большинства, пришедшего сюда лишь затем, чтобы насладиться унижением недавних врагов. Но и они, глядя на усталые, измученные лица, изношенную одежду, на их засаленные и истрепанные мешки и сумки, стали вдруг мягче, их лица приобрели выражения сострадания и сочувствия.

Но вот смолк оркестр, и Беляев поздравил всех сошедших с корабля с возвращением на Родину и выразил надежду, что вернулись они домой, в Россию, не с камнем за пазухой, и буквально с завтрашнего дня приступят к строительству нового коммунистического будущего.

— Каким оно будет, про то знают только три человека: товарищ Карл Маркс и его друг и напарник Энгельс, и еще товарищ Владимир Ильич Ленин. Они выведут нас на ту самую дорогу, которая ведет прямо к нему, и мы с вами еще при своей жизни увидим, шо оно такое — коммунизм! — с таким вывертом закончил свою короткую речь Беляев.

Потом на трибуну поднялся Уполномоченный Реввоенсовета Девятой Кубанской армии Базаров. Он внимательно оглядел возвращенцев и затем спросил:

— Кубанцы имеются?

— Есть кубанцы, — нестройно ответили с разных концов толпы.

— Много?

— Энто як считать. Человек четыреста. Може, чуток поболее.

— Не забыли ишшо, як косу мантачить?

— Помним, чего там! Нехитрое дело!..

— Я к тому веду, шо роботы у нас непочатый край. Весна дружна, отсеяться не вспеваем. А вы, извинить за грубое слово, яким я мысленно вас назову, шоб культурный народ не смущать, тыняетесь десь там, по турецьким огородам, а осинь прийде, за нашим куском хлеба руку протянете.

Базаров снова строго оглядел возвращенцев и продолжил:

— Перед лицом усех тут собравшихся шо хочу вам сказать: вростайте в нашу жизню и трудиться вместях с нами. Для вас мы вложили свой карающий меч в ножны. Ну, а ежли опять зачнете воду баламутыть, ежли не оправдаете нашего до вас доверия, опять дамо вам по жопе. Як мы энто умеем делать, все вы хорошо знаете, так шо, в случай чого, не прогневайтесь!

Потом Базарова снова сменил Беляев:

— В связи с тем, что больше желающих выступить не оказалось, гости тоже чего-то стесняются, объявляю митинг закрытым. Теперь короткая бюрократическая процедура. Сверим списки. На каждого реэмигранта хоть одним глазом глянем и — на все четыре стороны. У кого есть жинка, дети, езжайте до них — заждались. Комендант вокзала каждому выдаст проездной литер. Дома через день-два зарегистрируйтесь в ЧеКа. У кого мало грехов, с теми и разговор будет короткий. Кто побольше нашкодил, подольше побеседуете. И, прошу вас, не брешите, ничего не скрывайте. Потому что у брехни длинные ноги и хорошая память. Любая брехня своего хозяина отыщет. Последнее. Кому ехать некуда, обмозгуем ваши проблемы. В беде не оставим.

Вечером Беляев провожал Кольцова в Москву. Возле вагона, в котором должен был ехать Кольцов, остановились.

— Ты мне, товарищ Кольцов, честно скажи, как сам думаешь, ничего мы не перегнули в смысле встречи? По политической линии?

— А ты чего боишься?

— Старался, чтоб было и не горько, и не сладко, а в самый раз.

— Так и получилось: в самый раз.

— Поезд отправляется, — предупредил Кольцова проводник.

— Так какие будут распоряжения? — спросил Беляев.

— Никаких. Нет, одно все же будет. Полагаю, сейчас белогвардейцы потянутся на родину. Я встречать их не буду, справитесь сами. Прошу об одном: никого не обижайте. Не мстите. Их пожалеть надо. Загнанные в угол, они там, на чужбине, прислушиваются к каждому слуху. Хотят вернуться, но боятся. Постарайтесь, чтоб от нас исходили только хорошие слухи. Не ложь, не подделка…

— Понимаю! — даже прищелкнул каблуками сапог Беляев и тут же не выдержал, в который раз польстил Кольцову: — Нет, большое дело — столица. Приехал и все сразу на место поставил. А без тебя могли что-то политически или недогнуть, или перегнуть.

Поезд тронулся. Беляев приложил руку к козырьку фуражки и так стоял, вытянувшись, пока мимо него не проплыл хвостовой вагон.

Глава вторая

О том, каким непростым был путь «Решид-Паши» из Константинополя в Севастополь, Кольцов узнал вскоре после возвращения в Москву. На протяжении всего лишь двух суток его несколько раз перенаправляли из одного порта в другой. Выйдя из Константинополя, он взял курс на Новороссийск, но в пути его перенаправили в Одессу. Затем новая радиограмма: Одесса отказывается принимать «Решид-Пашу» и предлагает ему следовать в Севастополь.

Ночью, после того как Беляев проводил Кольцова в Москву, ему позвонили от Троцкого и просили проявить особую бдительность: есть сведения, что далеко не все офицеры возвращаются в Россию с мирными намерениями. Обескураженный и напуганный новым звонком, Беляев велел дежурному по вокзалу попридержать выдачу прибывшим из Турции белогвардейцам проездных литеров, и уже утром их стали собирать по всему городу и доставлять в комендатуру. Там с каждым проводили беседу сотрудники Особого отдела.

Кончилось все это печально. Председатель Всеукраинской ЧК Манцев сообщил Дзержинскому о том, что после тщательной проверки прибывших из Константинополя врангелевцев сорок человек были задержаны и препровождены в тюрьму. У этих сорока были изъяты шифры, явки, пароли и даже пироксилиновые шашки. Среди этих белогвардейцев были даже выявлены несколько агентов контрразведки.

Вечером Кольцова пригласил к себе Дзержинский, показал ему телеграмму Манцева:

— Что вы по этому поводу думаете?

— Думаю, что это, мягко говоря, неправда.

— Но телеграмму подписал Манцев. Я ему доверяю.

— Он тоже кому-то поверил на слово. В Севастополе я познакомился с начальником Особого отдела ВЧК «Черно-Азовморей» Беляевым. Он лишь при одном упоминании имени Троцкого начинает дрожать от страха. Хороший человек, исполнительный, но безвольный. Полагаю, что все это с сорока белогвардейскими агентами не обошлось без вмешательства Льва Давыдовича. Возможно, к этому причастна Землячка.

— Почему вы так в этом уверены? Они ссылаются на факты.