Золото мертвых - Александр Прозоров

— Два дня еще потерпи, Мэтью, — высказал свое решение Андрей. — А там посмотрим.

Но двух дней ждать не пришлось, уже через пару часов на носу закричали:

— Земля!

И вскоре парусник миновал узость меж поросшими лесом островами.

На Мэтью Ро было страшно смотреть. У него отвалилась челюсть, округлились глаза, он смотрел в лоцию, по сторонам и бормотал то и дело: «Land!» Еще больший шок он испытал, когда новым днем каракка, скользнув между низкими островами, промчалась под всеми парусами в широкое устье Северной Двины и легко прошла под бревенчатыми стенами Михайлов-Архангельского монастыря.[48]

— Вы видите, князь? — забывшись, схватил Зверева за рукав англичанин. — Это город! Это земля! Мы открыли землю! Новую землю!

— Очнись, Мэтью, — покачал головой Андрей. — Здесь люди живут. И уже не первый век. Это Россия, Русь. Мы приехали домой. И в порту ты получишь свои законные семьдесят талеров. Следите за парусами, капитан. Боюсь, Лучемир в них запутается. Слишком много, и все разные.

— Русь? Московия? Мимо Норвегии? — Голова англичанина усиленно работала, но усвоить этой истины никак не могла. — Русь? За краем земли?

Подойти к холмогорским причалам каракка не смогла — стала цеплять брюхом дно еще на русле, — и Лучемир приказал отдать якоря. Парусник вытянулся носом против течения, и на берегу начала стремительно собираться толпа: такой громадины здесь еще не видали.

Князья Друцкий и Сакульский приплыли на берег в первой лодке и сразу разошлись. Андрей двинулся по постоялым дворам: скотину покупать, к иной провизии прицениваться. Прокормить две с половиной тысячи человек — это не шутка. Тут целая отара и два погреба припасов за раз требуются. Кто столько еды без предупреждения запасать станет? Дядюшка же остался на берегу: искал лодочников, чтобы людей с парусника на берег перевезти, а заодно разведывал, нет ли ладей, что согласятся живой груз на Ладожское озеро доставить. Морскому паруснику на русских реках делать было нечего.

У Андрея дело двигалось быстро: те хозяева, у кого имелась на дворе скотина, нежданному заказу только радовались. Соглашались и приготовить, и в указанное место на берег принести — только задаток давай. Но после посещения седьмого двора его нашел Риус:

— Княже, Андрей Васильевич! Воевода здешний князя Друцкого за измену в поруб посадил. И этого… англичанина, тоже.

— Вот… — Зверев сплюнул. — Давай, веди. Где тут изба губная? Нет… Сперва саблю мне принеси с ушкуя, ферязь нозую… Пахому скажи, он знает.

В воеводскую резиденцию он ворвался решительно, как человек, которому должны подчиняться, а не указывать. Трое холопов, одетых в дорогие кафтаны, с саблями и плетьми, ломились следом, готовые поддержать господина.

— Кто тут воевода?! Ты, что ли? — остановился Зверев перед боярином в возрасте, с длинной ухоженной бородой, подернутой проседью, со шрамом на лице, оставшемся в память о какой-то сече. — Я князь Андрей, Сакульский по праву владения, урожденный боярин Лисьин! Побратим дьяка Ивана Кошкина и личный друг государя нашего, Иоанна Васильевича, что перстень вот этот с его руки подтверждает! Кто ты такой, что самоуправство здесь творишь?! Почему достойного князя из древнего рода Друцких в поруб сажаешь и изменой хулишь? Почто кормчего моего взял? Ныне же побратиму своему в Разбойный приказ о такой измене грамоту отошлю, на дыбе за нее отвечать станешь!

— Ах, вот оно что! Хозяин иноземцу появился, — поднялся навстречу боярин и стукнул кулаком по столу. — Это ты меня Разбойным приказом пугать вздумал? Это ты меня хулить хочешь? Молоко на губах не обсохло, а уж родом чужим похваляться удумал! А кто сюда англичанина на корабле своем приволок? — указал пальцем в сторону реки воевода. — Предки наши причалы сии строили, путь во все концы света торили, тайну русел удобных берегли. Пять веков, пять веков тайна сия за семью печатями хранится, никто, окромя купцов русских, ее не ведает! Пять веков! А ты, князь, разом решил на весь свет о ней разбрехать, сам же схизматикам поганым пальцем ткнуть?! Хочешь, чтобы у нас, на морях Белом да Северном, такое же паскудство, что на Балтике, творилось?! Чтобы тати шлялись всякие да иноземцы лживые? Чтобы монополия русская на торговлю свою сгинула и всякая шваль сюда налезла? Так вот не бывать этому! — Боярин опять стукнул кулаком об стол. — Исстари заведено иноземцев, в порты наши забредших, смерти немедля предавать. Дабы разбойников да купцов чужих на землю русскую навести не могли. На сем стоим, и закон сей неколебим до века. Ныне же грамоты наместнику новгородскому и в Разбойный приказ отсылаю о напасти случившейся. Немедля! Ужо написаны. А посему вот тебе мое слово, князь Андрей, урожденный Лисьин. Коли не хочешь за измену свою ответить, до вечера голову иноземца мне сюда принеси. Либо голова англичанина твоего у меня в сундуке лежать будет, либо ты сам в Разбойный приказ в цепях поедешь. А там, что побратим твой придумает, не моего ума дело. Я свой долг исполню полностью. Терентий, сюда иди, возьми ключ от поруба. Отдашь изменников наших гостю вот этому. Он до вечера суд княжеский чинить станет. А после заката — ужо мы свой учиним.

— Пойдем, княже, — позвал Андрея сгорбленный холоп. — Здесь, во дворе, они дожидаются. Токмо подпорку уберу…

Спустя полчаса пленники и их освободитель сидели за столом постоялого двора.

— Не ожидал, не ожидал, князь Андрей, — неторопливо обрезая маленьким ножиком кусок паровой белорыбицы, восхищался Юрий Семенович. — У тебя талант вразумлять тюремщиков. В Любеке за один день на воле оказался. Здесь за един час свободу нам добыл. А я уж до снега готовился в порубе бока отлеживать. Не ожидал.

Зверев же смотрел на жадно поглощающего неведомый деликатес, тощего сына английского адмирала и лихорадочно пытался найти хоть какой-то выход из сложившейся ситуации… Мало того, что англичанин — так еще и адмиральский сын! Вот уж воистину — прямо британскому адмиралтейству тайну подарить. Хорошо, хоть об этом воевода прознать не успел.

— Ты мне нравишься, капитан Мэтью Ро, — перебив дядюшку, сказал князь Сакульский. — Жаль с тобой расставаться, не хочу. Чего ты забыл в своей туманной угрюмой Англии? Оставайся здесь, у меня при дворе. Положу тебе жалованье вдвое больше капитанского, жену подберем ладную да ласковую, дом построю большой и светлый. Живи. Живи, Мэтью!

Извечная дилемма: человеческая жизнь против многовековой важнейшей коммерческой тайны, дружба и симпатия против государственных интересов. И чего бы ни требовала совесть, мораль, справедливость — но государственные интересы неизменно оберегала неумолимая смертная казнь.