Кровь героев - Колин Александр Зиновьевич

— Ну что, мистер Вайстор, — сказал Саша, откупорив банку и сделав длинный жадный глоток. — Думаю, вам не долго придется ждать меня.

Он с удовольствием смотрел на мирный, ленивый полусельский, полугородской ландшафт, наслаждаясь ласкавшими лицо струями вечернего воздуха.

— Почему его там не оказалось? — спросил Орехов вернувшегося ни с чем старшего лейтенанта, которого генерал посылал за Климовым. — Ты не перепутал ничего?

— Нет, товарищ генерал, — молодой сотрудник покачал головой. — Все точно, приехал, куда вы сказали.

— Ладно. — Орехов вздохнул и махнул рукой. — Скажи там, когда Богданов прибудет, пусть ко мне явится не мешкая, — добавил генерал и, отвернувшись, посмотрел в окно. «Почему его там не оказалось? Почему? Испугался?»

Этот же вопрос, спустя несколько часов, генерал задал и примчавшемуся в его кабинет Богданову.

— Думаю, помешал кто-то, — пожал плечами, более с вопросительной, чем с утвердительной интонацией произнес майор. — Может быть, милиция задержала?

— Я справлялся, — возразил генерал. — Нет. Может, Мехметов?

Тут настала очередь майора не соглашаться.

— Исключено, — покачал головой Богданов. — Я только оттуда. Если бы его парни захватили Климова, я бы узнал. Мехмет на стену лезет — косит, конечно, придуряется, говорит, что «сволёчи, дарагой плымяник убил». Аллах, дескать, на него, Мехметова, прогневался, ну и старую песню завел про «атэц, друг Юрый, друг Владык…» и так далее.

— Где же теперь Климов, Валь?

— У Олеандрова, — твердо ответил Богданов. — Скорее всего, там.

— Почему у Олеандрова?

— А вот, Всеволод Иванович, посмотрите. — Майор достал из лежавшей перед ним папки лист бумаги. — Киев ответил. Отпечатки те, что на бокале у Лапотникова на даче нашли, принадлежат Инге Владиславовне Лисицкой, уроженке Львова, в девичестве Вишневецкой. Мать в психиатрической клинике. У девочки в подростковом возрасте тоже был случай, покусала парней, которые ее изнасиловали, да так, что те едва живы остались. Обследовали, признали психически нормальной. Никаких аномалий, во всяком случае, не нашли.

Генерал удивленно поднял брови.

— Чем же это она так прославилась, что ее пальчики в милицейскую картотеку попали? — спросил он.

— Подозревается районной прокуратурой Киева в убийстве трех человек, — ответил Богданов, протягивая документ начальнику, и добавил: — А тех, в свою очередь, подозревали в убийстве ее мужа, Лисицкого Игоря Романовича, но выпустили за недостатком улик. Все трое погибли в один день при весьма загадочных обстоятельствах… Всех их загрызла собака. А Инга эта исчезла.

— Так, так, так…

— Приметы этой самой загадочной Инги довольно сильно совпадают с приметами одной из сотрудниц Олеандрова, которая поступила к нему на работу примерно в то же время, когда из Киева исчезла Инга Лисицкая. Зовут эту девицу Наташа Одинцова, она постоянно меняет машины, одежду и парики… И, что самое интересное, иногда ездит на той самой «ямахе», на которой скрылся прямо из-под носа у милиции Климов.

— А при чем тут парики?

— А вот послушайте, товарищ генерал, — попросил Богданов. — Парики, особенно рыжий, последнее время не носит. Один из автомобилей, которым она опять-таки совсем недавно перестала пользоваться, — вишневые «жигули» девятой модели. А в тот вечер, когда погиб Лапотников…

— Что значит — недавно? — перебил Богданова генерал. — Конкретнее можно?

— Последний раз, приблизительно неделю назад, то есть…

— Приблизительно в тот день, когда убили Лапотникова, — генерал закончил фразу за майора.

— Документы на машину оформлены на одного из членов Русской национальной пар…

— Партии Олеандрова, — произнес генерал уже без вопросительной интонации. — Если она загрызла Лапотникова, то причем тут оборотень? В подобное партнерство я просто поверить не могу. Он профессионал, а она?.. — Генерал замолчал, заметив, что Богданов смотрит на него с плохо скрываемым удивлением.

В майорских глазах просто читался вопрос, который он никак не решался задать своему начальнику: «Что опять за оборотень такой?» Всеволод Иванович уже стал подбирать слова, чтобы как-нибудь покороче ответить Богданову, но тут вдруг ожило переговорное устройство, из которого раздалось:

— Срочное сообщение, товарищ генерал, ответьте по городскому, пожалуйста.

— Перестрелка в штаб-квартире партии господина Олеандрова, — сказал Орехов, положив на рычаг трубку. — Похоже, ты пророк… А я, старый черт, не сообразил, Климов-то твой на Некрасовской нам встречу назначал, оттуда, если я не ошибаюсь, минут десять пешком до гнезда этого деятеля. — Видя, что Богданов напрягся, готовый в любую секунду вскочить со стула и помчаться выяснять природу выстрелов в особняке на Некрасовской улице, генерал махнул рукой: — Иди. Проверь, что там и… установи слежку за квартирой этой Инги-Наташи. В милицию пока не сообщай. Меня держи в курсе. Все.

— Есть, — выкрикнул майор, почти бегом, вылетая из кабинета. — Я уже к ее дому Лазарева и Валишвили отправил.

— Но я же тебя люблю, — плаксивым тоном произнес Маложатов, вот уже больше двух часов сидевший и истязавший душу Инги своим нытьем. — Я едва не умер, я всю ночь думал, думал, думал… Я не находил себе места. Я писал тебе стихи. Я рвал их и снова писал. Ты разбила мне сердце. Ты прогнала меня ради, ради, ради… — Михаил Андреевич так и не нашел нужного слова. — Я умру, если ты покинешь меня… Я покончу с собой! Наложу на себя руки, повешусь у тебя на люстре. — Тут Маложатов зарыдал, но, утерев слезы, продолжал с каким-то даже наслаждением развивать тему своего самоубийства и, наконец, не выдержал и вскочил-таки на любимого конька, заявив: — Я страдаю, как моя бедная, истерзанная руками инородцев Земля. О Родина моя!..

При других обстоятельствах Инга давно бы уже выгнала надоевшего хуже смерти воздыхателя, сославшись на то, что ей надо идти. Но… что-то случилось с ней, точно какая-то неведомая сила сковала ее волю, заставляя сидеть и молча дожидаться решения своей судьбы.

По сути дела, ничего страшного не произошло… Ну и что, что уже вечер? Саша задерживается, но разговор между ним и Олеандровым мог затянуться надолго: что ни говори, дело серьезное. А если что-нибудь пошло не так? Почему она сидит дома, как покорная курица, как телка какая-то (более всего на свете ненавидела Инга, когда кто-нибудь или она сама себя сравнивала с курицей или с коровой; подобные параллели приводили девушку в состояние бешенства), и ждет, вместо того чтобы самой поехать к шефу и, дождавшись, когда тот освободит Сашу, отвезти его домой.

Нет, что-то случилось, что-то произошло, и не надо уговаривать себя, уверять, что все в порядке. Надо действовать… Это Инга говорила себе уже несколько раз, но почему-то так ничего и не делала, не решалась прервать монотонные причитания Маложатова, и лишь время от времени бросая в ответ «да, да» или «нет, нет», чем только еще больше подбадривала своего неистребимого жениха, пробуждая к жизни все новые и новые словесные потоки.

Может быть, она просто не выдержала бы одна этого ожидания, извелась бы из-за того, что не нашла в себе сил предпринять решительных действий, затравила бы себя за эту беспомощность, которая приводила ее в отчаяние, нет — в бешенство? Как тогда, в далеком отрочестве, когда, теряя силы, отбивалась она от неумелых, но жадных и сильных рук, как тогда, когда после суда, на котором оправдали убийц ее мужа, заперевшись одна, она плакала, кусая губы, сгрызая до крови ногти. Но сейчас ведь ничего не случилось, все в порядке!

«Что-то не так, что-то не так, — пульсировало в мозгу Инги. — Что-то случилось!..» — «Да, да, да! — отвечал кто-то другой голосом матери. — Не будет тебе счастья, волчица. Ты проклята, как и я. И все из-за этой суки, твоей бабки, которой не хватало мужика среди своих. Из-за твоего проклятого Богом отца-дьяволопоклонника. Нашла себе, нашла самца. Предаешься похоти, изводишь честных богобоязненных людей. Будь проклята!» — «Будь ты сама проклята и твой лживый бог, идолище ханжей! Мстительный, злобный человечек, весь смысл учения которого состоит в том, чтобы мешать человеку жить, как он хочет. Будьте вы все прокляты! Мы не станем жить по вашим жалким законам! Мы прорвемся! — мысленно отвечала Инга матери, понимая, что это глупо и бесполезно, даже в мыслях затевать спор с психически больным человеком. — Мы оставим вас с носом!»