Крузо - Лутц Зайлер

Береговая охрана, консульство или министерство?

От имени немецкого посольства ответил Олаф Иверсен, сотрудник Министерства иностранных дел: «Сегодня я побывал в дирекции кладбища Биспебьерг. К сожалению, там не могли предоставить мне никаких сведений касательно анонимных беглецов из ГДР». Иверсен посетил кладбищенскую контору уже через день после получения моего запроса. Церковный советник Ведьен из Святого Петра прислал вторую депешу. Он тоже обращался в дирекцию кладбища Биспебьерг – документация касательно похорон отсутствует, в книге записи умерших никаких помет. Ясно одно: не только я, но и молодой датчанин из фильма заблуждались – неизвестные покойники похоронены не в Биспебьерге, их нет ни под бронзовыми плитами военных могил, ни на красивой лужайке по соседству.

Секретарь посольства предложил связаться с Еспером Клемменсеном, датским тележурналистом, который писал о балтийских побегах и снял уже несколько фильмов на эту тему. Два часа спустя пришел ответ: «Еспер К. ответил нам, что бегло говорит по-немецки и будет рад, если Вы свяжетесь с ним напрямую». Этим решающим контактом я обязан совершенно искренней готовности Иверсена помочь.

Мне хотелось, чтобы Еспер Клемменсен счел меня человеком серьезным, а не каким-нибудь безумцем, одержимым навязчивой идеей. Такая опасность, кстати говоря, безусловно существовала, покуда я, не имея за собой никакой организации или официального поручения, названивал по всему миру и рассылал мейлы с расспросами о покойниках. В частности, именно поэтому я не рассказывал ни о Соне, ни о Крузо, формулировал обобщенно, ведь тогда дело объяснялось почти само собой и казалось более чем оправданным. Соответствующие фразы всегда были наготове, словно выбитые на мемориальных досках: вернуть жертвам их идентичность, сломать анонимность статистики, вырвать их трагическую судьбу из забвения и так далее. Все это вполне серьезный мотив и не может быть ложью. (Ты ведь ищешь только Соню, а в сущности, ищешь Г., поскольку никогда в жизни с этим не справишься – из-за обещания.) (Тоска по умершим, так ты назвал это когда-то, верно?)

Поверил ли Еспер моим объяснениям, я сказать не могу. Пожалуй, скорее нет, но, несмотря на это (или как раз поэтому), мне очень повезло с ним, никого лучше я бы не нашел. Он местный, у него были «кой-какие знакомства» и связи, он знал, кому нужно позвонить. Знал, как вести расследование. Говорил об «источниках» («мой источник сказал») и «ценной информации» там, где я при всем желании не мог разглядеть никакого прогресса. Вообще, я не люблю говорить по телефону, но говорить с Еспером было легко. Два месяца он перепахивал полицейскую и архивную почву своей страны, включая судебную медицину, государственную патологоанатомию и государственный архив. И вот вечером 23 сентября он позвонил мне и сказал, что знает, где найти «Музей утопленников». Вопрос лишь в том, допустят ли меня туда без научного задания или справки о родственных связях.

«Мертвецы ждут нас, Эд, что ты на это скажешь?» – говорил Крузо.

«Трупы они не отдают», – говорил Крузо.

Мой самолет приземлился в Копенгагене ранним утром. От вокзала до гостиницы всего три минуты пешком. Обширная выемка на привокзальной площади позволяла заглянуть в расположенный внизу железнодорожный туннель, уходящий на север. Несколько велосипедов лежали на щебенке, кто-то отправил их в пропасть (бросил за борт). Пути усыпаны мусором и на фоне самой площади оставляли раздражающе запущенное впечатление. Словно там, внизу, поезда ходят крайне редко или эти рельсы ведут в какую-то другую, подземную Данию, куда в общем-то уже никто ездить не хочет.

Встретились мы во второй половине дня, так Еспер договорился со своим источником. Было холодно, в воздухе висела почти невидимая морось. На Ратушной площади музицировала группа индейцев. У вождя головной убор из перьев достигал до земли, вдобавок красные перчатки и куртка из овчины. Некоторое время я старался двигаться вместе с толпой, но не хватило терпения. Я свернул в одну из боковых улиц, где мог шагать свободно. Скоро она вывела меня на площадь. Наугад я вошел в ресторан под названием «Кафе Сканди». Шведский стол за 69 крон. Ресторанчик вполне сносный, но что-то было не так. Под потолком волнистые металлические ленты, в которых отражалось все происходящее на дне кафе. На столах горели свечи, в своих тяжелых винно-красных стаканах похожие на отличительные огни кораблей. Я сидел у окна, смотрел на улицу. Небо нависало низко, и для этой поры дня было темновато. Мой отличительный огонь затрепетал, какой-то ветерок невесть откуда, я оглянулся и все понял: у меня за спиной открылась шахта кухонного лифта. Я пересел на другую сторону стола, не сводя глаз с двустворчатой дверцы. Официант широким жестом захлопнул ее, а затем отправил лифт обратно в глубину. На табличке над шахтой я прочитал: Persontransportforbudt[29].

Мне вспомнился последний день на острове. Как я спустил черную воду из отопительной системы «Отшельника» и закрыл ставни. Как перекрыл газ на пивном насосе, взял протычку и еще раз почистил. Закрывая за собой дверь на террасу, я слышал внутри «Виолу». Немецкое радио. Не то чтобы я оставил там кого-то. Тут было что-то куда более серьезное, окончательное.

Адрес места нашей встречи – площадь Полиситорвет, 14, 1780, Копенгаген V, главное здание Rigspolitiet, Полиции Королевства Дания, в просторечии Полицейское управление, к юго-западу от центра. Я вышел на площадь с противоположного конца, поэтому пришлось обойти вокруг всего здания.

Полицейское управление было крепостью, четырехэтажной цитаделью, сооруженной в форме тупого клина, старинный комплекс, поражающий своими размерами и обилием света. Никогда я не видел ничего подобного и прежде всего подумал: почему именно здесь? Почти одновременно на меня нахлынуло что-то вроде смирения и торжественности; ноги подкашивались.

Словно из самозащиты, я перешел на другую сторону улицы. Над проезжей частью висело несколько ржавых фонарей, вокруг ни одного дерева и странным образом почти никакого движения транспорта, совершенно непостижимо, что они лежат там, на дне, в каком-то подвале, у фундаментов власти, на которых воздвигнуто это здание, этот космический корабль из бетона, ясное дело, способный при желании поглотить все земное, и умерших, и саму смерть… Так или примерно так я размышлял.

«У меня есть его номер», – написал мне Еспер в последнем мейле. Источником Еспера был сотрудник криминально-технического центра датской Государственной полиции, «один из троих занимавшихся этими документами», как он подчеркнул, «один из троих», которые наверняка должны знать и наверняка знают об этих вещах, «один из троих» сотрудников «отдела исчезнувших». Есперов перевод названия «отдел пропавших без вести» казался мне во всех отношениях подходящим. То, что искать надо в отделе исчезнувших, явилось после всех перипетий решающей информацией.

Еще по телефону Еспер объяснил мне принцип организации архива: к отделу исчезнувших относились не только пропавшие без вести лица, но и все анонимные покойники. Даже если ты знал или, как мёнский смотритель порта, мог, учитывая течения и обстоятельства, с большой долей вероятности принять, что человеческие останки на берегу или в рыбачьих сетях принадлежали беглецам из Восточной Германии, никогда не существовало ни отдельного списка, ни дополнительных уточнений, ни специальной рубрики – ГДР никогда не существовала в разделах этого архива, в его перечнях единиц хранения, в вещественных доказательствах и списках умерших. Дата и место обнаружения на территории Королевства – вот отправные точки классификации материалов. Некоторым образом они, эти умершие, вновь тонули в пучине, на сей раз в океане безымянных, пропавших без вести, неизвестных, – в отделе исчезнувших.

Согласно тому, что я узнал и зафиксировал в своих копенгагенских заметках (после недолгих поисков записная книжка из первой поездки нашлась, и сейчас я ее продолжаю, несколько добросовестнее и, как бы это сказать, в известном смысле ответственнее, чем тогда, двадцать лет назад), исчезновение было тройное.

Первое: отъезд. Из осторожности беглец никому ничего не говорит. И ничего не оставляет, ни прощального письма, ни знака, не берет с собой ни удостоверения, ни бумажника, делает все, чтобы защитить своих близких, то есть избавить их от упрека в соучастии, а то и помощи беглецу. Главное – оградить мать, отца, сестру и брата от бесконечных допросов, унижений и тюремных сроков. При первом исчезновении беглец также срезает со своей одежды фабричные метки касательно стирки и чистки всяких там малимо и проч., все, что может выдать его восточную принадлежность, если «серые волки» (пограничные катера военно-морского флота ГДР) выловят его, в открытом море. По прошествии нескольких часов этот беглец становится пропавшим без вести. Нередко он умело заметает свои следы – никаких подозрений, возможно до сегодняшнего дня. Так называемая скрытая цифра – никто никогда не установит, сколько таких «пропавших без вести» были беглецами.