Преступление и наказание в английской общественной мысли XVIII века: очерки интеллектуальной истории - Ирина Мариковна Эрлихсон

В XVIII в. тенденция рассматривать потенциальную выгоду для государства от принудительного труда осужденных явно усилилась, причем со страниц публицистики религиозного характера к середине столетия перекочевала в парламентскую риторику и социальное реформаторство. Ожидаемым вкладом века Просвещения и рационализма в содержание доводов против высшей меры в пользу альтернативных форм наказания стало дополнение теологического дискурса аргументацией утилитарно-правового, гуманистического и меркантилистского характера. В 1706 г. был принят закон, который разрешил судьям на свое усмотрение приговаривать к каторжным работам и работам в исправительных домах за преступления, по которым по существующим прецедентам полагалась смертная казнь, на срок от полугода до двух лет[970]. Современники кратко называли его «Hard Labour Act» – Закон о каторжном труде. В зарубежной научно-исследовательской литературе этот акт по-прежнему именуют в такой форме[971]. Закон имел рекомендательную направленность, но предложить – не значит реализовать: приговор к исправительным работам зачастую упирался в невозможность его исполнения. По подсчетам британского историка Дж. Иннес в период с 1710 по 1718 гг. в некоторых судах Лондона, Мидлсекса и Девона 20–25 % осужденных за имущественные преступления были приговорены к каторжным работам и заключению в исправительных домах[972]. Однако, по сведениям исследователя, даже такого потока заключенных не выдерживали ни здания брайдуэллов, ни охрана, ни персонал существующих исправительных домов. Последовавшая за приговорами переполненность брайдуэллов свела на нет усилия по исправлению преступников. Криминальная статистика показала высокий рецидив среди лиц, приговоренных к исправительным работам, которые возвращались на скамью подсудимых, чтобы уже получить приговор к высшей мере[973].

В 1718 г. был принят «Закон о дальнейшем предотвращении грабежей, краж и других преступлений, а также для более эффективной транспортировки преступников и незаконных экспортеров шерсти; с некоторыми вопросами, касающимся пиратов»[974], который как современники, так и последующие исследователи называли просто «Акт о транспортировке». Данный закон разрешал судьям приговаривать к высылке в американские колонии, остро нуждающиеся в рабочих руках, вместо смертной казни. С периодическими поправками этот закон действовал до 1776 г., когда объявившие независимость Соединенные штаты отказались принимать корабли с криминальными элементами. С принятием Акта о транспортировке судьи стали все больше склоняться к всевозможным способам устранения неугодных элементов из страны, что фактически свело на нет Закон о каторжном труде. Однако зарубежные историки права оценивают значение акта 1706 г. и как первое законодательное подтверждение принудительного труда в качестве законной меры уголовного наказания, и как закрепление в идеологии реформ уголовного правосудия понятие «исправительного» характера труда в осуждении[975].

В 1751 г. Джошуа Фиджимондс поднял вопрос о реформировании наказания путем перехода «к правильно организованному исправительному труду, соответствующему характеру совершенного преступления»[976]. В его памфлете получила дальнейшее развитие гуманистическая идея применения исправительного труда как «лекарства» от социальных «заболеваний» – бедности, бродяжничества, долговых преступлений. В 1758 г. Джозеф Мэсси в очередной раз привлек внимание общественности к опыту Нидерландов, использовавших исправительные работы как «лекарство» от таких «болезней», как воровство и проституция. Используя примеры голландских работных домов плавучего типа, Мэсси рассуждал подобным образом: «Помещая аморальных типов в такое место, где они должны либо работать, либо утонуть, они [голландцы – авт.] вылечивают болезнь во всех случаях, когда она излечима»[977]. Мы уже знакомы с медицинским дискурсом проблемы преступности, увенчавшимся эпохальным трудом Дж. Говарда «Состояние тюрем». Еще раз обратим внимание на закрепление в общественной мысли второй половины XVIII столетия устойчивой тенденции считать труд средством «врачевания» социальных девиаций.

В развитие взглядов ранних квакеров на необходимость дифференциации наказаний за имущественные преступления выступил в 1773 г. Джон Скотт, который повторил аргументацию тех, кто настаивал: «Кровь, безусловно, заслуживает крови, но посягательство на права собственности, не оскверненное жестокостью, нарушением законов Творца и природы, требует иного наказания»[978]. Явным утилитаризмом проникнуты работы врача Уильяма Смита, который в преддверии реформы по обращению одного из «местных филантропических комитетов», проинспектировал тюрьмы столицы. В обзоре результатов своей инспекции в 1776 г. У. Смит, говорит о полезности организованного труда арестантов, который «может принести пользу нации и славу королю»: «Что может быть почетнее, чем сделать их [уголовников – авт.] полезными членами общества?»[979] В его следующей публикации «Обоснованная политика по смягчению наказаний» Смит привел доводы в доказательство неэффективности смертной казни как для наказуемого, так и для общества. С другой стороны, убеждал врач, организованный принудительный труд даст возможность «привести злоумышленника к разуму и осознанию им совершенного преступления, защитить общество от негативных последствий его бесчестия и вернуть его в мир полезным членом общества»[980].

К концу 1770-х гг. общественная дискуссия о необходимости кардинальной реформы английской системы исполнения наказаний окончательно переходит в плоскость парламентской полемики и законодательных инициатив. Содержание первой пенитенциарной реформы конца XVIII в. стало результатом более чем двухсотлетней эволюции идеи принудительного труда как меры наказания и средства нравственного совершенствования. Мы рассмотрели аргументацию представителей разных социальных групп, стремящихся к различным социальным целям в пользу возможных преимуществ такого труда. Это христианская (подчас утопичная) вера в возможность «уврачевать» пороки и безнравственность трудом и религиозным образованием, меркантильные намерения обратить практику уголовного наказания на пользу стране, строгие (подчас фанатичные) пуританские убеждения «искупительной силы» физических страданий. К началу 1770-х гг. свободное курсирование подобных идей сложилось в устойчивую комбинацию будущей тюремной реформы. Идея fixes молодого парламентария Уильяма Идена сочетать тюремное заключение с принуждением к труду в качестве наказания, «формируя, таким образом, полезную привычку ради выгоды преступника и общества»[981] обрела неожиданный импульс ввиду экстраординарных обстоятельств. С 1776 г. американский континент перестал принимать трансферы английских преступников, активно практиковавшиеся с 1718 г. в качестве «предохранительного клапана в области уголовных наказаний, который Лондон все активнее применял»[982]. Лишившись привычного механизма «сбыта» криминальных элементов, английские власти стремительно приступили к решению вопроса за счет внутренних резервов с расчетом на скорейшую модернизацию системы уголовных наказаний. В 1776 г. в качестве экстренной меры был принят «Закон о халках» – плавучих тюрьмах, организованных на старых кораблях, пришвартованных в устье Темзы, который позволил судьям в качестве наказания, альтернативного смертной казни, приговаривать преступников мужского пола к содержанию на плавучих тюрьмах с использованием их труда, например, для работ на верфях или по углублению дна Темзы.

Судебная практика показала, что данная мера наказания оказалась востребованной, но, по понятным соображениям, временной и ограниченной в применении.

К разработке альтернативного законопроекта, призванного решить вставшие перед правительством проблемы, У. Иден привлек самого, пожалуй, именитого на тот период законотворца, оксфордского профессора, автора «Комментариев к законам Англии» Уильяма Блэкстона. Автор биографического исследования о сэре Блэкстоне Д. Локмиллер считал этот эпизод привлечения профессора к разработке тюремной реформы «фазой