История жирондистов Том I - Альфонс Ламартин

«Вот удобная минута умереть достойными народа на том посту, куда он нас послал, — говорит Верньо. — Поклянемся все в эту великую минуту жить и умереть свободными!»

Собрание в полном составе встает; трибуны, увлеченные этим порывом героизма, встают вместе с Собранием. Граждане, теснящиеся у решетки, журналисты на своих трибунах, даже секретари ложи стенографа, стоя подле короля, протягивают руки в знак присяги.

Смерть рокотала над головами присутствующих, стучалась к ним в двери. Сердца граждан опережали решение оружия. Смерть могла поразить людей на волне горделивого энтузиазма этой присяги. Но швейцарские офицеры ушли прочь, выстрелы, слабея, удалялись. Депутаты, трибуны, зрители стояли еще несколько минут, с вытянутыми руками и вызывающими взглядами, обращенными на дверь. Казалось, огонь энтузиазма поразил их, подобно грому.

Швейцарцы, которые вызвали это волнение, были офицерами королевского конвоя, искавшими убежища в стенах Собрания от огня батальонов, находившихся на Террасе фельянов. Швейцарцам велели выйти во двор Манежа и там их обезоружили — по приказу короля.

В продолжение этой сцены д’Эрвильи, под ядрами, достиг дворца как раз тогда, когда колонна Салиса входила туда с пушками. «Господа, — закричал он им с высоты садовой террасы. — Король приказывает вам всем отправиться в Национальное собрание!» Потом, уже от себя, он добавил под влиянием предусмотрительной заботливости о короле: «С пушками!»

Эта колонна, осыпаемая по пути ядрами национальной гвардии, достигла дверей Манежа в беспорядке, изувеченной; ее провели в стены Собрания и обезоружили.

Марсельцы, узнав об отступлении части швейцарцев и видя удаление жандармов, вторично пошли вперед; вид мертвых товарищей, распростертых на площади, пьянил их жаждой мести; они ворвались под широкие своды галереи. Другие колонны, обогнув дворец, проникли в сад со стороны Королевского моста. Шесть пушек, привезенных из ратуши, обрушили на дворец ядра и картечь. Швейцарцы медленно отступили, оставляя ряды убитых, огонь их ослабел вслед за уменьшением численности. Последний ружейный выстрел прозвучал только вместе с последней угасшей жизнью. С этой минуты сражение стало просто резней. Марсельцы, жители Бреста, федераты, народ заполнили комнаты. Неистовая толпа устремилась к трупам, которые ей бросали с балконов, срывала с них одежду, тешилась их наготой, вырывала у убитых сердца, заставляла струиться кровь, как воду из губки, отрубала головы и выставляла свои позорные трофеи на потеху уличных мегер. Вооруженные шайки жителей предместий обезоруживали всех из ненависти, добиваясь не добычи, а разорения. Этот общий разгром дворца даже нельзя было назвать грабежом, а скорее опустошением. Целью восстания оказалась кровь, а не золото. Народ открыто показывал свои руки — окровавленные, но пустые. Несколько обычных воров, пойманных на желании присвоить вышвыриваемые вещи, были немедленно повешены теми же людьми из народа.

Народ осквернял себя мерзкими убийствами, упивался муками убитых, но и среди крови уважал в своем лице борца за свободу. Картины, статуи, вазы, книги, фарфор, зеркала, произведения искусства, веками накопленные во дворце, — все разрывалось в клочья, разбивалось вдребезги, превращалось в прах и пепел. По странной прихоти судьбы уцелела и осталась невредимой только одна картина — «Меланхолия» работы Доменико Фетти: символ печали и непрочности человеческих дел, единственный памятник, которому суждено было пережить судьбу династий и дворцов!

Свита Марии-Антуанетты, придворные дамы принцесс, горничные и гувернантки с самого начала сражения собрались в комнатах королевы. К ним вели только потайная лестница из комнаты королевы в покои короля и лестница Принцев, загроможденная трупами марсельцев. Одна из вооруженных шаек нашла наконец доступ к потайной лестнице и бросилась туда. Ступеньки вели в низкие и темные коридоры, устроенные между этажами. Эти антресоли служили жилищем приближенной прислуге.

Двери туда выломали топором, немедленно умертвили телохранителей королевы. Ее любимая горничная, госпожа Кампан, и две женщины из прислуги бросились на колени перед убийцами. Руки этих женщин обнимали занесенные над ними сабли. «Что вы делаете? — раздался снизу голос какого-то марсельца. — Женщин не убивают!» — «Вставайте, несчастные, нация дарит вам пощаду», — отвечал человек с длинной бородой, который только что зарезал телохранителя. Он велел трем женщинам встать на скамейку, поставленную в проеме окна, где толпа могла их видеть и слышать, и заставил кричать: «Да здравствует нация!»

Два привратника королевских покоев, Салль и Марше, которые могли бежать, умирают, выполняя свою присягу до конца. Они нахлобучивают на головы шляпы и берут в руки шпаги: «Здесь наш пост, — говорят они марсельцам, — и мы желаем пасть на пороге, который клялись защищать». Привратник покоев королевы по имени Дье великодушно остается один на входе в комнату, куда бежали женщины, и умирает, защищая ее. Принцесса Тарантская, слыша, как пал этот последний верный страж, сама идет отворить двери марсельцам. Предводитель их, пораженный самообладанием и достоинством ее перед лицом смерти, сдерживает на минуту свой отрад. Принцесса, держа за руку прекрасную Полину де Турзель, вверенную ей матерью, говорит марсельцам: «Поразите меня, но спасите жизнь и честь этой молодой девушки. Это залог, который я поклялась возвратить невредимым ее матери. Оставьте ей дочь и возьмите мою жизнь».

Растроганные марсельцы с уважением отнеслись к этим дамам и спасли их жизни. Из-за того что, разоряя комнаты, разбили мраморные фонтаны ванн королевы, вода, смешанная с кровью, залила пол и окрасила ноги и платья беглянок. Их передали с рук на руки простолюдинам, которые тайком провели их вдоль реки и доставили к родным.

Преследование жертв, старавшихся укрыться от смерти, длилось три часа. Несколько швейцарцев, спрятавшихся в конюшнях под кучами фуража, задохнулись там от дыма или были сожжены заживо. Народ как будто стремился превратить Тюильри в громадный костер. Уже конюшни, караульни, службы, окаймлявшие дворы, оказались охвачены пламенем. На площади Карусель пылали костры из мебели, картин, книг. Депутации от Собрания и Коммуны с трудом сохранили Лувр и Тюильри. Народ хотел стереть дворец с лица земли, чтобы в будущем королевский сан не смог найти себе пристанища в городе свободы. Не имея возможности сжечь камни, народ обратил свою месть на граждан, известных приверженностью ко двору или заподозренных в сострадании к королю. Самой невинной и самой знаменитой из этих жертв оказался Клермон-Тоннер.

Один из первых апостолов политической реформы, красноречивый оратор Учредительного собрания, он остановился в деле революции только на границах монархии. Он желал того идеального равновесия трех властей, которое считал осуществленным в британской конституции. Революция, которая хотела не уравновесить, а сместить прежние власти, отвергла его, подобно тому как пошла дальше Малуэ и Мирабо. Утром 10 августа Клермон-Тоннер был обвинен в том, что держал в своем доме склад оружия. Дом окружила толпа, его отвели в отдел Красного Креста, чтобы он дал отчет в засадах, какие будто бы устраивал народу, но обыск в доме доказал его невиновность. Народ, выведенный из заблуждения голосом честного человека, легко перешел от несправедливости к благосклонности: он рукоплескал обвиненному и с триумфом возвратил его домой. Но убийцы, которым уже указали жертву, опасались, что она ускользнет. Уволенный Клермон-Тоннером слуга собрал против своего бывшего господина неистовствующую толпу. Клермон-Тоннер устремился в особняк на улице Вожирар и успел добраться до четвертого этажа; убийцы следовали за несчастным, убили его на лестнице, выволокли окровавленного на улицу и оставили друзьям убитого обезображенный труп. Молодая жена Клермон-Тоннера только по платью смогла опознать тело своего мужа, так оно было изуродовано.

Едва окончилась битва, как Вестерман, покрытый порохом и кровью, явился к Дантону, чтобы получить поздравления с победой народа. Вестермана сопровождали некоторые из героев дня. Дантон обнял их всех по очереди. Жены плакали от радости, видя своих мужей победителями, тогда как считали их уже погибшими. Дантон казался погруженным в раздумье; похоже, удивленный и как бы раскаивающийся в победе, он колебался между двумя решениями. Но Дантон был из числа тех людей, которые недолго колеблются, а предоставляют решение обстоятельствам. С этого дня фортуна повернулась к Дантону лицом. На следующий день он стал министром.

XXIII

Собрание и народ — Совет Коммуны, зародыш Конвента — Приостановка королевской власти — Декрет о созыве Конвента — Министр юстиции Дантон — Король и королевская семья в здании фельянов