Сажайте, и вырастет - Андрей Рубанов

– А ты уже решил,– поморщился белоснежный сыщик,– что ты аристократ? Маркиз?

– Нет, мне до него далеко. Маркиз мастурбировал по восемнадцать раз в день, одновременно подробно записывая на бумаге свои ощущения. А я – дай Бог, если раз в неделю.

– Хватит дурить. Возьми шоколад. Специально тебе принес.

– Благодарю,– ответил я, заложив обе руки за спину. Капитан Свинец вздохнул.

– В общем, ты понял, да? Я тут ни при чем. Не я решил гноить тебя здесь. Я только воспользовался случаем, чтобы получить то, что мне надо. Сведения.

– Пригодились?

– Что?

– Сведения. Сыщик махнул рукой.

– Нет. Выяснилось, что паспорт убитого Фарафонова продала его собственная жена, уже после его гибели. За сто пятьдесят долларов. Деньги, сказала, понадобились, срочно. А у вдовы они откуда?.. Так что все ни к чему. И упирался ты зря...

– Не зря,– возразил я,– а из принципа. И для общей тренировки. Понимаете?

– Вполне.

– Прекратим этот разговор,– сказал я искренне. – Если вы пришли только затем, чтобы извиниться за свой обман, то считайте, что я принял ваши извинения, и все. У меня мало времени...

– Мало времени? – удивился Свинец. – Ты же в тюрьме! Куда тебе спешить?

Я снисходительно улыбнулся. Не говорить же этому далекому от тюремного быта человеку в белых штанах, к тому же – слуге закона, что сейчас, когда хата вернется с прогулки, мне нужно снова налаживать Дорогу, потом бросить клич среди сознательных арестантов, чтобы те уделили свои свитера, потом распустить эти свитера на нитки и сплести нового «коня» взамен того, что оборван. Затем надо обязательно помочь Славе Кпсс взвесить и пересчитать накопившееся за неделю Общее: несколько килограммов чая и сахара, и для этого отписать наверх, в один-два-восемь, на братву, чтобы одолжили безмен, поскольку наш собственный исчез при последнем шмоне. Далее я планировал черкануть краткую ксиву Толстому. Моего бывшего лефортовского соседа тоже перевели в «Матросскую Тишину», но он попал не на Общий Корпус, а на «спец», в маленькую шестиместку, и сидел там комфортабельно, в компании двух проворовавшихся генералов и двух наркобаронов, объявленных гадами, уплачивая за удовольствие жить в тишине и относительном покое ежемесячно триста долларов в карман кому-то из больших чинов администрации.

Толстяк – на этой тюрьме он пребывал под более солидной погремухой «Плотный» – никогда не отказывал мне в просьбах. Загонял то кофе, то бульонных кубиков, то хороших сигарет. Да и колбасу тоже. Удобно и выгодно иметь на Централе такого богатого друга. Цены на недвижимость выросли, и один из особняков строительного магната был все-таки продан, о чем счастливый колбасный фанатик сообщил мне в первой же записке.

Кроме того, я собирался сочинить письмо жене – его переправят на волю надежные люди. Наконец, остаток дня отводился для починки плейера – надежный японский аппарат напрочь отказал после того, как в его лентопротяжный механизм попал таракан.

Что мог понять этот сыщик в белом костюме, любитель блондинок, в моей жизни? И надо ли ему знать ее подробности?

– Дел много,– уклончиво ответил я. – Всяких, разных. Черных и красных.

– Давай на ты.

– Ради Бога. То есть, без базара.

– А ты кем хотел быть в детстве?

– Космонавтом. А потом – писателем. А ты?

– Полярником.

– Здорово. Мы помолчали.

– Почему же ты, космонавт, не стал тем, кем хотел? Зачем сделался аферистом?

– Я не аферист, а авантюрист. Есть разница.

– Дурак ты, а не авантюрист! – с сожалением высказался Свинец, доставая платок и вытирая пот с розового низкого лба. – Я же все про тебя знаю! Знаю, как ты качал мышцы. Как пытался читать ДЕЛО, которое Хватов держал на столе открытым. Знаю, что ты хочешь изменить почерк. Натренировать память. Я ходил на шмоны в твою лефортовскую хату раз десять. Я пролистал все твои учебники. Просмотрел тетрадочки с твоими конспектами. И одну цитатку, что характерно, даже переписал себе... на память...

Свинец вытащил записную книжку, поискал в ней – его лицо напряглось, как у бильярдного игрока в момент решающего удара,– и процитировал с выражением:

– «Когда ты идешь с соперником своим к начальству, то на дороге постарайся освободиться от него, чтобы он не привел тебя к судье, а судья не отдал тебя истязателю, а истязатель не вверг тебя в темницу. Сказываю тебе: не выйдешь оттуда, пока не отдашь и последней полушки». Евангелие от Луки, глава двенадцатая, стих пятьдесят восьмой и пятьдесят девятый... Читаешь Библию, да?

– Сейчас – нет времени. А в «Лефортово» – да, читал. Много раз.

Сыщик закрыл книжечку и постучал ее ребром по своему подбородку.

– Мне известно,– с расстановкой выговорил он,– что ты примкнул к блатным, к уголовникам, к «воровскому ходу»... Ведь это так называется, если я не ошибаюсь?

– Ничего про это не знаю.

– Понятно. Стало быть, глупо предлагать тебе возможность поработать на благо эм-вэ-дэ...

– Ага,– засмеялся я,– вот зачем полярник пришел к космонавту! Предложить сотрудничество!

Свинец помолчал.

– Зря ты так,– осудил он меня. – Зря ты – против нас. Я покачал головой.

– Я не против вас! Не против вас! Ты так ничего и не понял, полярник! Я – против тех дураков, которые придумали наказывать человека, отбирая у него свободу. И еще против тех, кто слишком легко с этой своей свободой расстается. Милиция, закон, правоохранительный аппарат – это было, есть, будет и должно быть обязательно. Но мою свободу отобрать у меня – физически невозможно! Она – моя! Часть меня! Всегда при мне! Нет, она даже больше, чем часть меня, она – это я сам и есть! Это... – я задумался и быстро нашел нужное слово,– это как имя. Отобрать можно даже жизнь. Выстрели мне в голову – и отберешь. Но имя останется. Был живой Андрей – стал мертвый, но тоже Андрей... Кроме того, я сильный и всегда встану на сторону слабого. Так меня учили в Совдепии. Так говорили мама и папа. Так написано в книгах, которые я читал в детстве...

– Все ясно,– сыщик бесцеремонно оборвал мою речь. – Сменим тему.

– Как скажешь. Свинец расстегнул свой превосходный легкий пиджак и показал мне галстук. Его лицо гордо осветилось.

– Видал? Родной Кристиан Диор. Конфискован у лица, совершившего особо тяжкое преступление. Лицо уже призналось, чистосердечно. Так что галстучек ему не скоро понадобится. А мне – не помешает...

– Как твоя блондинка? Женился?

– О чем ты? – воскликнул белый человек из МУРа. – Женился? На этой лахудре? Мы давно расстались. Темная она. И дура. Ни вкуса, ни воспитания. К синей юбочке одевает красную кофточку. Подмышки не бреет. Пиво, что характерно, жрет литрами. Зачем такая нужна? – Свинец аккуратно застегнулся и провел ладонями по бортам пиджака. – Нет, я себе найду подругу поприличнее...

– Желаю удачи.

– Тебе тоже.

– А я в удачу не верю.

– Это потому, что ты еще молодой. Не забудь курево и шоколад...

– Шоколад не возьму.

– А я его куда дену?

– Отдашь вдове Фарафоновой. Капитан Свинец хищно улыбнулся.

– Вдова Фарафонова – блондинка с длинными ногами и четвертым номером груди. У нее все будет в порядке. Я за этим прослежу. Бери шоколад. Подсластишь горечь поражения...

Я улыбнулся с превосходством, как будто не я сидел в тюрьме, а мой собеседник.

– Ты, полярник, не врубаешься. Поражение и победа – одно и то же. Тюрьма и воля – одно и то же. Преступники и те, кто их сажает, – одни и те же люди. Все дело – в словах! Слова – это всего лишь маленькие тюрьмы, а жизнь протекает за их пределами... Прощай, мне пора. Я человек занятой.

– Иди, занятой, – буркнул Свинец. – Не удивляйся, что я тебя сюда выдернул, а не на следственный корпус. Там тебя случайно могли увидеть, а потом слух пустить, что ты кумовской, ссученный, и все такое... Цени мою предусмотрительность, Андрей. На воле встретимся – водки выпьем...

В девять вечера, сдав смену Гиви Сухумскому, я пошел мыться.

Летом только дорожники имеют привилегию плескаться под краном. Остальные довольствуются еженедельным походом в баню. В самой камере водные процедуры летом исключены напрочь. Сырость – наш страшный враг. Ежемесячно примерно десяток арестантов отъезжают из нашей хаты с вещами – на тубанар. Палочка Коха не дремлет. Она действует, она убивает нас, и мы стараемся противостоять. Летом, в жару, мытье и стирка в хате не допускаются. Ради общей пользы.

Но для дорожников, прыгающих с решки на решку по двенадцать часов кряду, сделано исключение. И я иду смывать грязь и пот. Мимо обчифиренных негров, посаженных за контрабанду героина, мимо кольщика, загруженного заказами на месяц вперед, мимо «вокзала», сквозь колышащуюся, грязную, поедаемую вшами, мучимую чесоткой, равнодушную ко всему массу пассажиров – тех, кому все равно.

Сегодня хороший день: у нас есть шмаль. Стоять на дороге под кайфом очень нежелательно, и мы, я и Джонни, сразу решили, что раскуримся только тогда, когда сдадим смену. Шмали совсем мало, хватит едва на крошечную пятку, на пару затяжек каждому. Но это нас не беспокоит. Мы закидываемся несколькими таблетками феназепама – это усилит тягу.