Солнце мертвых - Алексей Атеев

– Но, Вера, – умоляюще промолвил ее супруг, – почему бы мне не отдохнуть хотя бы раз в два года, тем более зимой.

– Знаю я эти курорты, – продолжала дама тем же тоном, – коньяк да бабы…

– Опомнись, Вера!

– Это ты опомнись! При твоей нищенской зарплате наши траты и так сведены к минимуму. Я вынуждена прозябать в этой паршивой школе среди дебилов и мужланов.

«Это обо мне», – подумал физрук.

– Да, мужланов! – в запальчивости выкрикнула Вера.

– Тише, Альберта разбудишь, – супруг тревожно глянул на дверь в соседнюю комнату, где, видимо, спал ребенок.

– Ничего, пусть слышит! Неужели я не достойна лучшей участи? – Неприступная дама театрально закрыла лицо руками. – Ты испортил мою жизнь!

«Эге-ге, – подумал Сыроватых, – вот из-за таких я и не женюсь… Вопьется, как клещ…»

– Ну чего ты тянешь? – услышал он недовольный голос домового. – Давай развесели эту семейку, а то она совсем прокисла.

«А как?» – мысленно спросил Сыроватых.

– Да как угодно начинай, а там видно будет.

Неприступная дама, закрыв лицо широкими рукавами цветастого халата, рыдала или делала вид, что рыдает. Супруг удрученно и покорно смотрел на нее. Чувствовалось, что подобные сцены в этой семье – обычное дело.

«С чего бы начать?» – лихорадочно размышлял Сыроватых. Он заметил, что на столе стоит чашка с недопитым чаем.

«А если попробовать двинуть ее?»

Он на цыпочках подошел к столу и осторожно шевельнул чашку рукой. Она медленно поползла по полированной поверхности.

«Смотри-ка, – обрадовался Володя, – получается».

Супруги, увлеченные выяснением отношений, не заметили передвижений чашки.

– Не бойся, – снова услышал он голос Мирона, – смелей, тебя никто не видит.

Сыроватых осторожно поднял чашку и стремительно выплеснул ее содержимое в лицо неприступной дамы.

Та мгновенно отняла от лица руки и удивленно и испуганно посмотрела на мужа. Но тут же ее лицо покраснело от злости.

– Мерзавец! – завизжала она. – Как ты смеешь!..

Супруг ошеломленно смотрел то на нее, то на чашку, которую Володя поставил на стол.

– Но, Верочка, – нерешительно произнес он, – это не я…

– Негодяй! – продолжала визжать дама. – Я всю жизнь на него положила…

«А что, если дать ей оплеуху?» – подумал Сыроватых.

– Бить женщин нехорошо, – послышался ему неуверенный детский голос.

– Ничего ей не будет, – подсказал ему голос домового, – дай разок, заразе этой.

И Сыроватых дал.

«На службе у темных сил можно не церемониться, – подумал он. – Это ей за мужлана».

Неприступная дама кубарем полетела на диван – у спортсмена была тяжелая рука. Теперь уж слезы из ее глаз хлынули самые натуральные. Она захлебывалась от рыданий и не могла ничего вымолвить. Муж же стоял, ничего не понимая, и изумленно таращил глаза.

– Посажу!!! – вдруг заверещала дама.

– Верочка, Верочка… – подскочил к ней ошеломленный супруг.

Володя схватил со стола пустую чашку и что есть силы швырнул ее об стену. Плач прекратился. Оба с изумлением взирали на происходящее. Вне себя от восторга, схватил физрук лежавшую тут же гитару и со всего размаха треснул ее об стол. Раздался жалобный визг струн, и инструмент разлетелся вдребезги. Супруги, обнявшись, зачарованно разинули рты. Тут уж Володя вошел в раж. Он начал переворачивать стулья, со всего маху двинул стол, стал выбрасывать книги из шкафа. Не в силах двинуться, обитатели квартиры замерли в углу.

– Папа, мама, – раздался сонный детский голос, – что это тут у вас происходит?

– Бежим! – заорала неприступная дама. Она схватила ребенка и опрометью бросилась в коридор. Супруг, теряя на бегу тапочки, последовал за ней.

– Неплохо для начала, – одобрил Мирон, – давай дальше.

Перемещаясь из квартиры в квартиру, Сыроватых устраивал дебоши разной степени тяжести. Он двигал мебель, заставлял летать посуду, производил громкий стук, хохотал и завывал – словом, старался как мог. К слову сказать, больших разрушений он не причинял, физического воздействия больше не применял и вел себя в зависимости от симпатий и антипатий к жильцам. Однако через час дом стал походить на муравейник, в который бросили спичку. Надо добавить, что старался не только он один. Два его напарника ни в чем не отставали, а в некоторых случаях и превосходили физкультурника. Хотя вели себя они по-разному.

Назар Леонордович Кочубей действовал грубо и неаккуратно. В каждой квартире он начинал с того, что разбивал зеркало. Не важно, в прихожей ли, в спальне, в ванной, но почему-то зеркала особенно притягивали директора овощторга.

Корреспондент Горбатов бушевал изощренно и остроумно, стараясь не причинять особых разрушений. Так, он довел до обморока одну старушку, беспрерывно спуская воду в туалете и издавая при этом непристойные звуки. В другой квартире Олег заиграл на пианино похоронный марш. Вид клавиш, которые двигались сами собой и извлекали из инструмента печальные звуки, произвел на ее обитателей, может быть, еще большее впечатление, чем вид сокрушаемой мебели.

Конечно, не каждая квартира в доме подверглась нападению. В некоторые разбушевавшихся клевретов нечистой силы будто что-то не пускало. Одной из таких квартир было и жилище Татьяны Недоспас. Когда Олег попытался в нее проникнуть, он явственно услышал детский голос, сердито сказавший: «Сюда нельзя!» Вакханалия длилась примерно часа полтора, потом внезапно прекратилась.

Донельзя напуганные жильцы дома номер тринадцать по-разному, чаще всего нелепо одетые, столпились во дворе, а сверху, с темного ночного неба сыпал на них мелкий осенний дождик. Начали подлетать машины: милицейские, пожарные, «Скорой помощи», но никто не мог толком объяснить, что же произошло в злополучном доме.

Сердитые, озлобленные милиционеры и пожарные только разводили руками, выслушивая странные, путаные объяснения жильцов. Они посмотрели на ярко освещенные окна домов, походили по квартирам, взглянули на разрушения, кстати сказать, весьма незначительные, и, пожав плечами, уехали, а взбудораженные жильцы понемногу потянулись домой, не ночевать же под октябрьским небом.

По завершении операции все ее участники снова собрались в уже известном подземелье.

– Неплохо проделано, – подытожил Стас, – хотя на редкость грубо. Не обошлось и без рукоприкладства. Сыр ударил англичанку, а ведь я приказывал: руки не распускать. Хотя она противная, – вдруг ни с того ни с сего заявил мальчик, – один раз припадочным меня назвала, так ей и надо. И все же, – неожиданно заключил он, – все-таки она дама, учительша.

Сыроватых еще раз обратил внимание на несоответствие тона и даже лексики мальчика. То он назовет Веру англичанкой, то как-то старомодно и неуклюже – «учительша». Как будто два различных разума гнездятся в одном теле.