Среди богов. Неизвестные страницы советской разведки - Юрий Колесников

Конечно, Юрий пообещал попросить знакомого вернуть перегоревшую лампу. Только бы она сохранилась!

Расстались холодно.

Пришлось срочно поставить в известность Михаила Игнатьевича.

Через день-другой Студенков вернул Юре перегоревшую лампу. Велел объяснить инженеру, что тот техник-старшина вначале хотел её выбросить, но подумал, вдруг новая не подойдёт, поэтому сохранил её. Ещё велел обратить внимание на реакцию инженера, когда получит свою перегоревшую.

Юрий заметил, что Студенков возвращал старую лампу без желания. И вёл себя не так, как прежде. Где-то здесь, видимо, была собака зарыта.

Инженер, увидев лампу, воспрял духом:

– Почему, думаешь, она мне так нужна? По ней буду искать резервную. Вдруг эта откажет! Она-то не фирменная! Пока приёмник вовсю шумит. Теперь я в курсе событий! А с военными нельзя терять дружбу! Могут пригодиться.

– Кто их знает! – неопределённо промолвил Юрий. – Может, ты прав…

Когда Юрий докладывал Студенкову об этом разговоре, тот очень интересовался реакцией инженера. Переспрашивал отдельные сказанные им слова. Например, что «с военными нельзя терять дружбу», что они «могут пригодиться…» Этот нюанс Юрий усёк и в свою очередь подтвердил высказанную им инженеру мысль о том, «что иногда военные рассказывают потрясающие новости».

– Об этом я умышленно ввернул ему, чтобы слегка заинтриговать.

– А как он реагировал? – поинтересовался Студенков.

– Сказал, что с ними нельзя терять дружбу. Может быть, какой-нибудь подарок им преподнести. Надо придумать, что именно. Может быть, деньги? Я усомнился: удобно ли? Почему же неудобно? За дело ведь. Было бы за что!

Слова инженера озадачили Юрия. Тем временем их встречи участились. Отношения стали более доверительными. Несмотря на разницу в возрасте. Юрий, который был лет на десять моложе, рассказывал о работе в горсовете, называл места, куда обычно ездит на небольшом американском грузовичке, доставшемся горсовету в числе трофеев, захваченных Красной Армией в Польше. Он намеренно показывал свои возможности. Стремился заинтересовать. Иногда осторожно делился кое-какими важными новостями, которые могли бы представлять определённый интерес для собеседника. Такова была установка Михаила Игнатьевича.

Постепенно Юрий находил с инженером общий язык. Тот и сам проявлял инициативу, чтобы втянуть друга в более конкретные дела. Разоткровенничавшись, заметил, что Юрий всё же учился в румынской авиации, а не в советской. Добился согласия Юрия помогать в его работе. Об этом никто, особенно представители власти – подчеркнул собеседник – знать не должны.

В ту же ночь всё до мельчайших подробностей Юрий доложил Михаилу Игнатьевичу. Тот одобрил его поведение и дал адрес дома, где они впредь будут встречаться.

Перед уходом сказал:

– Будь внимателен и осторожен! Чуть почувствуешь нечто неладное, немедленно дай знать! Понял, Юрка? Это серьёзная банда.

Часть шестая

Глава 1

В очередной раз, когда Юрий приехал на своём грузовичке во двор бывшего склада алкогольных напитков, принадлежавшего прежде богачу Радомышленскому и теперь превращённого в тюрьму, он издали увидел своего соученика по лицею Мику Набережнего, беседовавшего с бывшим управляющим завода и склада господином Велиагорским. При румынах Велиагорский был известен в городе своей статной фигурой и запоминающейся интересной внешностью. Теперь поговаривали, что он был офицером в царской России. Многие не могли понять причину его ареста: «Он же был русским офицером, а не румынским!» Оказалось, что и те, и другие одинаково считались недругами советской власти.

Юрий переживал за бывшего просика Селихова, за Мику Набережнего. При встрече со Студенковым замолвил словечко в его защиту:

– Мика Набережний был хорошим парнем, правда, острым на язык. Говорил ему: не напрашивайся на неприятности! А он отделывался шутками-прибаутками, посмеивался. Значит, не помогло. Влип из-за своей болтливости и угодил к товарищу Смилянному. Пожалуйста, извините меня, Михаил Игнатьевич, что затеял такой разговор. По-моему, парень влип из-за нерадивых дружков, подначивавших его.

Студенков вдруг сказал:

– А ты знаешь, я ни разу не был на вашем озере! Наверное, уже можно окунуться.

Юрий понял. И в ответ заметил:

– Я тоже в этом году ещё не был там. Можем съездить.

День был воскресный и клонился к закату, стоявшая жара отдавала дурманившей духотой. Старожилы поговаривали, будто такой духоты в это время не помнят. Значит, зима будет суровой.

В том месте, куда они подъехали, не было ни души. Выйдя из воды, Студенков отошёл в сторону и на траве стал делать гимнастику. Потом оба присели. Естественно, заговорили. Котельников сказал, что на бывшем складе напитков в тот день он ещё видел бывшего «просика»…

Михаил Игнатьевич поинтересовался у Юрия, кого он имеет в виду. Тот ответил, кого видел на «складе». Рассказал о нём коротко, объяснил, почему тот попрошайничал при румынах.

– Как, говоришь, его звать? – спросил Михаил Игнатьевич.

Юрий повторил фамилию, имя, отчество и пояснил, что казак Селихов награждён двумя Георгиевскими крестами за геройство, проявленное в мировой войне.

– Кажется, есть такой, – нехотя ответил Студенков. – А почему ты заговорил о нём? Родственником приходится?

Юрий так удивился, что ответил не сразу. По выражению его лица начальник понял неуместность своего вопроса.

– Да нет, – смущённо заметил Юрий. – Никакой он не родственник. Просто так. Несчастный, был ранен, дважды перенёс тиф, бедствовал настолько, что ходил по домам попрошайничать. Так мы познакомились. Ни имени, ни фамилии его мы с мамой не знали. Прозвали его «просиком». Вдобавок он пожизненно остался инвалидом… На это товарищ Смилянный не обращает внимания. Два Георгиевских креста! Представляете.

– Ладно. Я ещё разок окунусь и поедем.

Глава 2

22 апреля 1941 года в Болграде на площади у собора напротив городского Совета неожиданно выстроился грузовой транспорт: полуторки с военными водителями и повозки с сельскими ездовыми. Явно мобилизованы. Никто не знал, чем это вызвано.

Никто из привлечённых «со стороны» не знал, ни что предстоит, ни что надо перевозить, ни с какой целью их собрали. Поговаривали, будто мобилизация связана с предстоящими манёврами. Каждый «прикреплённый» заранее был проинструктирован: «Строго выполнять указание старшего. Никому ни о чём не говорить. Дело большой государственной важности».

Все пребывали в полной неизвестности вплоть до приезда старшего, у которого был общий список намеченных к «подъёму» людей с указанием фамилии, имени, отчества и адреса проживания. Явке подлежали все внесённые в список лица, независимо от возраста, пола или состояния здоровья. На сборы отпускалось не более получаса, а иногда и того меньше. Каждому разрешалось взять с собой небольшой чемодан или узелок. Не ограничивалось лишь количество продуктов и то, что каждый мог надеть на себя.

Людей собирали глубокой ночью. Было лето. Поэтому многие горожане, застигнутые врасплох, до смерти напуганные неожиданным вторжением в дом вооружённых людей, в спешке и отчаянии, не сообразили прихватить с собой тёплые вещи.

Никто понятия не имел что их депортируют в отдалённые края страны. Люди были настолько пришиблены, что не в силах был даже заплакать. Бледные, растрёпанные, растерянные, они послушно покидали свои дома или квартиры с нажитым или доставшимся от предков скарбом. У многих было немало ценного и дорогого.

В сопровождении двух прикомандированных армейских командиров люди молча вскарабкивались в поджидавший их грузовик. Чаще всего это были целые семьи, старухи и старики с детьми и внуками.

Только после того как грузовик отъезжал, расположившиеся на полу кузова люди начинали догадываться о происходящем. Изредка слышались всхлипы и вздохи. Иногда какая-нибудь старуха тихо рыдала либо молилась.

Грузовик остановился на рассвете у ближайшей железнодорожной станции Траян-вал, где уже стоял эшелон с крытыми вагонами для перевозки грузов. Поверх крыши от хвоста состава к небольшому пассажирскому вагону у самого паровоза тянулся телефонный провод.

У регистрационного столика доставленных сдавали, как вещи: поштучно. Подходя, они называли свою фамилию. Тут же их распределяли по вагонам, вдоль которых, замерев, стояли часовые с винтовками, с наставленными штыками и перекинутыми через плечо сумками с противогазоми.

Кто-то высказал беспокойство из-за отсутствия в вагоне отхожего места. Ему не ответили. Через некоторое время он осмелился спросить об этом у часового. Тот тоже не ответил и отвернулся. Иначе это означало бы, что он вступил в разговор с «социально опасным элементом». Скорее всего, он и сам до конца не понимал, что происходит.

Во всём царила секретность. Люди были охвачены страхом и отчаянием. А из станционных громкоговорителей доносилась песня: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек…»