Циолковский - Валерий Демин

Некоторые идеи трактата «Гений среди людей» перекликаются с аналогичными высказываниями знаменитого английского философа-моралиста Томаса Карлейля (1795–1881), упоминаемого Циолковским. Многое импонировало ему в жизни и творчестве англичанина, с биографией которого он мог познакомиться по книге, изданной в павленковской серии «Жизнь замечательных людей». Как и Циолковский, Карлейль был самоучкой, считал Вселенную одухотворенной, а движущей силой истории — деяния гениальных личностей:

«Гении — наши настоящие люди, наши великие люди, вожди тупоумной толпы, следующей за ними, точно повинуясь велениям судьбы. (…) Они обладали редкой способностью не только „догадываться“ и „думать“, но знать и верить. По натуре они склонны были жить, не полагаясь на слухи, а основываясь на определенных воззрениях. В то время как другие, ослепленные одной наружной стороной вещёй, бесцельно носились по великой ярмарке жизни, они рассматривали сущность вещёй и шли вперед как люди, имеющие перед глазами путеводную звезду и ступающие по надежным тропам. (…) Сколько есть в народе людей, которые вообще могут видеть незримую справедливость неба и знают, что она всесильна на земле, — столько людей стоит между народом и его падением. Столько, и не больше. Всемогущая небесная сила посылает нам все новых и новых людей, имеющих сердце из плоти, не из камня, а тяжелое несчастье, и так уже довольно тяжелое, окажется учителем людей!»

Последние слова сказаны точно о Циолковском. Девиз Карлейля — «Трудиться и не унывать!» — также как будто специально придуман для калужского гения. Он считал, что гении во многих (если не в большинстве) случаях выступают двигателями прогресса и называл их «цветами человечества»:

«Двигатели прогресса — это люди, ведущие все человечество и все живое к счастью, радости и познанию. Таковы:

1) Люди, организующие человечество в одно целое.

2) Изобретатели машин, которые улучшают производимые продукты, сокращают работу и делают её более легкой. Напр., печатные и разные ремесленные и фабричные машины. Машины усиливают производство в десятки, сотни и тысячи раз. Некоторые же предметы совсем невозможно устраивать без орудий-машин, напр., пишущую машину, автомобиль и т. п.

3) Изобретатели машин, которые используют силы природы, напр., механическую силу, химическую и т. п. Эти силы могут увеличить механическое могущество человека в тысячи раз.

4) Двигатели прогресса — также люди, указывающие на способы усиленного размножения и улучшения человеческой породы.

5) Также люди, открывающие законы природы, раскрывающие тайны Вселенной, свойства материи. Объясняющие Космос как сложный автомат, сам производящий свое совершенство.

6) К двигателям прогресса относятся и люди, восприимчивые к великим открытиям, сделанным другими, усваивающие их и распространяющие их в массе.

Пока наиболее редки и потому наиболее драгоценны первые 5 категорий, 6-я же категория людей встречается чаще. Короче сказать: ученых больше, чем изобретателей и мудрецов. Но и ученые необходимы и довольно редки. Не всякий тоже может быть ученым в полном смысле этого слова. У большинства не хватает и охоты, чтобы усвоить хотя бы малую часть научных сокровищ, накопленных человечеством. Из тысячи найдется один-два, смотря по степени учености.

Эти цветы человечества, эти шесть категорий двигателей прогресса нам выгодно всячески поддерживать. Конечно, ни одна категория в чистом виде не встречается. Изобретатель отчасти и ученый, и ученый отчасти изобретатель. Так же открывающий новые естественные законы не может быть полным невеждой».

ЕВАНГЕЛИЕ ОТ КОНСТАНТИНА

ещё в 1887 году, в 30-летнем возрасте, Циолковский записал свою Молитву (кстати, самое первое из его датированных произведений):

«Отец, живущий на небе!

1. Да узнают про существование твое все, живущие на Земле: не только монотеисты, христиане, евреи, магометане, но и язычники (политеисты) бессмысленные! Пусть узнают того, кто создал Солнце, звезды, планеты и живущих на них существ. Пусть узнают про всесильного, могущего не только создать мир, но и уничтожить его так же скоро, или ещё скорее, чем он был создан! Пусть узнают праведного! Пусть узнают заботящегося о несчастном человечестве! Пусть узнают и почитают! Пусть склонят свои головы несчастные для достижения счастья!

2. Тогда наступит твое царствие, когда узнают твои желания о взаимном прощении и любви (и имя твое „любовь“), когда не будет голодного, как и несчастного, тогда наступит твое Царство. Исполняющий волю мою (Христову) есть мой подданный.

3. Тогда и на Земле будет то же, что на Небе, где живут блаженные, бессмертные и безболезненные существа (…)».

Подобных идей, — по существу совпадающих с представлениями христианского социализма, — Циолковский придерживался практически всю жизнь. И к Богу своему, понимаемому как Причина Космоса, обращался с молитвой до конца своих дней. Правда, в 20-е годы XX столетия ученый заменил слово «молитва» на понятие «благодарность»:

«Обращаюсь к тебе, Причина всего существующего!

Вот Земля! Как громадна она! Она может прокормить в тысячу раз больше людей, чем кормит сейчас.

Как красивы её моря, горы, воздух! Сколько богатств она содержит! И все их извлечет когда-нибудь человек.

Вот Солнце! Оно испускает лучей в 2 миллиарда больше, чем получает вся Земля. Человеку дан разум, с помощью которого он воспользуется и этой солнечной энергией. её достаточно, чтобы прокормить человечество и тогда, когда оно увеличится в тысячу миллиардов раз! (…)

Ты Причина бесконечного множества млечных путей. Не остановился бы ты, если бы захотел дать каждому из нас несколько млечных путей — с миллиардами пылающих солнц, с тысячами миллиардов кружащихся вокруг них планет.

Как беспредельны твои богатства! (…)

Ты дал каждой малейшей частице твоего Космоса вечную жизнь. Она всегда была и будет. Эта жизнь беспредельна и блаженна.

Как я отблагодарю тебя за твои неоценимые дары!

Со смертью конец моим мукам. Я восстану в совершенстве и приму блаженное существование, которое никогда не прекратится. Если и придется нести службу, подобную земной, то только одно время на биллионы таких же времен счастья».

Молитве Циолковский придавал серьезное значение всегда — и в юности, и в 77-летнем возрасте, когда в философском эссе «Космическая философия», выразив сомнение в абсолютности научного знания, он написал: «Какой-то врожденный инстинкт заставляет нас, хотя и смутно, не крепко, с колебаниями — верить в разумность наших молитв».