Анатомия рассеянной души. Древо познания - Хосе Ортега-и-Гассет

Ребенок! Андрес не хотел говорить, ни даже допускать самого легкого намека на этот деликатный вопрос, причинявший ему сильное беспокойство. «Религия и исконная мораль все-таки давят нас, — говорил он себе, — мы не можем окончательно изгнать из себя суеверного человека, в крови которого живет представление о грехе». Много раз, при мысли о будущем, его охватывал ужас, он чувствовал, что страшное окно над пропастью может распахнуться.

Андрес и Лулу часто ходили в гости к Итурриосу, и тот тоже иногда заходил к ним посидеть.

Приблизительно через год после свадьбы, Лулу стала прихварывать, сделалась рассеянна, грустна, озабочена. «Что с ней? Что ее тревожит?» — с беспокойством спрашивал себя Андрес. Период грусти прошел, но вскоре возобновился с большей силой, глаза Лулу затуманились, на лице часто бывали заметны следы слез.

Встревоженный Андрес старался казаться спокойным и веселым, но настал момент, когда он уже не мог притворяться, что не замечает состояния жены. Раз ночью он спросил ее, что с нею, и она, обняв его, стыдливо призналась, в чем дело. Оказалось именно то, чего боялся Андрес. Печаль о том, что у них нет детей, подозрение, что муж не хочет иметь их, надрывали сердце Лулу, и она заливалась горькими слезами.

Как отнестись к подобному страданию? Как сказать ей, что он считает себя больным, отравленным наследственностью, и не смеет иметь потомства? Андрес пробовал утешать жену, объяснять… Но все было напрасно. Лулу плакала, обнимала его, целовала с мокрым от слез лицом…

— Будь, что будет! — в отчаянии прошептал Андрес.

Проснувшись на следующее утро, Андрес уже не испытывал прежнего спокойствия и ясной безмятежности.

Через два месяца Лулу, с блестящими от восторга глазами, призналась Андресу, что, должно быть, беременна. Факт не подлежал сомнению. Андрес жил теперь в постоянной тревоге. Окно над пропастью раскрылось, и она была совсем близко.

Беременность совершенно преобразила Лулу: из веселой насмешницы она превратилась в грустную и сентиментальную женщину. Андрес замечал, что и любила она его уже иначе, любовь ее стала ревнивой и раздраженной; нужная и чуть-чуть насмешливая симпатия, сменилась животной страстью. Природа входила в свои права. Из талантливого и немножко странного мужчины, он превратился в ее мужа. Андрес уже в одном этом видел начало трагедии. Она требовала, чтобы он провожал ее, брала его под руку, ревновала, подозревала, что он смотрит на других женщин.

По мере того, как протекала беременность, Андрес убеждался, что истеричность его жены возрастает. Она знала, что у женщин во время беременности бывают такие нервные расстройства, и не придавала им значения, но он замирал от страха.

Мать Лулу стала приходить чаще и, так как не любила Андреса, то вносила осложнения во все.

Один из молодых врачей, сотрудничавших в том же журнале, что и Андрес, несколько раз навещал Лулу. По его словам, все шло хорошо, истерические припадки — это не страшно, так как они часто наблюдаются у женщин в ее положении.

Андрес же с каждым днем чувствовал себя все хуже. Мозг его находился все время в чрезвычайном напряжении, и самые ничтожные волнения, всегда возникающие даже при нормальной жизни, выводили его из душевного равновесия.

— Уходите из дому, идите куда-нибудь, прогуляйтесь, — говорил ему врач.

Но, едва выйдя из дома, Андрес не знал, что ему делать. Он не мог спать и, перепробовав различные наркотические средства, решил прибегнуть к морфию. Тревога убивала его.

Единственными сносными минутами в его жизни были те, что он проводил за работой. Он писал статью, которая должна была заключать общие выводы исследований о двукрылых насекомых, и напрягал все силы, чтобы забыть свои страхи и ясно выражать свои мысли.

К концу беременности живот Лулу принял громадные размеры.

— Увидишь, у меня непременно будет двойня, — говорила она, смеясь.

— Не говори так, — бормотал Андрес в отчаянии и тоске.

Когда Лулу пришла к заключению, что время родов приближается, Андрес пригласил своего приятеля, молодого врача, специально занимавшегося акушерством.

Лулу была очень оживлена и бодра. Врач посоветовал ей ходить, и, несмотря на то, что боли заставляли ее сгибаться и опираться о мебель, она, не переставая, ходила взад и вперед по комнате.

Так прошел весь день. Врач говорил, что первые роды всегда бывают трудными, но Андрес начал подозревать, что в данном случай происходит что-то ненормальное.

К вечеру силы Лулу начали убывать, Андрес смотрел на нее со слезами на глазах.

— Бедная моя Лулу, как ты страдаешь, — говорил он.

— Не беда, что больно, — отвечала она, — лишь бы ребеночек был жив!

— Будет жив, не беспокойтесь, — ободрял врач.

— Нет, нет, сердце говорит мне, что он не будет жить.

Ночь была ужасна. Лулу совершенно обессилела. Андрес сидел в кресле и тупо смотрел на нее. Изредка она подходила к нему.

— Ты тоже страдаешь. Бедненький! — и гладила его по голове и по лицу.

Охваченный смертельным нетерпением Андрес каждую минуту совещался с врачом, настаивал, что роды ненормальны, что есть какая-нибудь неправильность: сужение таза или что-то еще…

— Если к утру она не разрешится, — сказал врач, — тогда придется принять какие-нибудь меры.

На рассвете врач позвал Андреса.

— Что случилось? — спросил тот.

— Приготовьте скорее щипцы.

— Что случилось?

— Ущемление пуповины.

Врач поспешно наложил щипцы и извлек ребенка, но он был уже мертв. Он умер как раз в эту минуту.

— Он жив? — с тревогой спросила Лулу.

Видя, что ей не отвечают, она поняла, что ребенок умер, и лишилась чувств. Но вскоре пришла в себя. Роды еще не кончились. Положение Лулу было серьезно. Мышцы утратили способность сокращаться, и плацента не выходила.

Врач оставил Лулу отдохнуть. Она попросила, чтобы ей показали мертвого ребенка. Когда Андрес коснулся маленького тельца, лежащего на простыне, сердце его пронзила острая боль, и глаза наполнились слезами. Лулу стала горько плакать.

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал врач, — довольно, теперь надо быть энергичной.

Он попытался извлечь плаценту, надавливая на живот, но это не помогло. Пришлось извлечь ее рукой. Тотчас после этого он сделал Лулу впрыскивание эрготина, но у нее все же сделалось сильное кровотечение. Лулу сильно ослабела, организм ее не реагировал с достаточной энергией.

В течение двух дней она находилась в таком состоянии. Она была уверена, что умрет.

— Если мне не хочется умирать, — говорила она Андресу, — то только из-за тебя. Что ты будешь делать без меня, бедненький? — и ласково проводила рукой по его лицу.

Иногда она вспоминала о ребенке и грустно говорила:

— Бедный мой сыночек! Он был такой сильный! Почему он умер, Боже мой?

Андрес смотрел на нее сухими глазами.

На третий день к утру Лулу умерла. Андрес вышел из спальни в полном изнеможении. В доме находились донья Леонарда и Нини с мужем; Нини была похожа на окорок ветчины, а дон Пруденсио — на старого франта, увешанного драгоценностями. Андрес вышел в комнатку, где спал в последние дни, впрыснул себе морфию и заснул глубоким сном.

Посреди ночи он проснулся и вскочил с постели. Подошел к телу Лулу, долго смотрел на нее и несколько раз поцеловал в лоб.

Она была бледна, как мрамор, и лицо ее выражало безмятежность и равнодушие, поразившие Андреса.

Он все смотрел на мертвую Лулу, когда услышал, что в кабинете разговаривают. Он узнал голос Итурриоса и врача; но третий голос был ему незнаком. Все трое говорили вполголоса.

— По-моему, — сказал незнакомый голос, — эти постоянные исследования, которые производятся во время родов, вредны. Я не проследил этого случая, но, почем знать? Может быть, эта женщина, очутись она в поле без всякой помощи, осталась бы жива. Природа обладает средствами, которых мы не знаем.

— Я не отрицаю этого, — ответил врач, посещавший Лулу, — весьма возможно, что вы правы.

— Как жаль! — воскликнул Итурриос. — Юноша только начал разворачиваться!

При этих словах Андрес почувствовал, будто душа его умирает. Он поспешно вернулся в свою комнату и заперся в ней.

Утром, в час, назначенный для похорон, бывшие в доме стали искать Андреса.

— Меня не удивляет, что он еще не встал, — сказал врач, — он принимает морфий.

— Неужели? — спросил Итурриос.

— Да.

— Тогда пойдемте, разбудим его, — сказал Итурриос.

Они вошли в комнату. Андрес лежал на кровати, совершенно бледный, с белыми губами.

— Он умер! — воскликнул Итурриос.

На ночном столике стояла рюмка и пузырек с аконитином.

Андрес отравился. Вероятно, отравление произошло настолько быстро, что не вызвало ни судорог, ни рвоты. Смерть наступила от мгновенного паралича сердца.