Святые отцы Церкви и церковные писатели в трудах православных ученых. Святитель Григорий Богослов. СБОРНИК СТАТЕЙ - Емец
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Путешествие ночное, а ни с какой стороны не видится освещающего факела. Христос спит. Что делать? О, для меня одно только спасение среди этих зол – в смерти. Но и та сторона гроба страшила бы меня, если бы я судил о ней по этой».[897]
Достоинству стихотворений св. Григория, конечно, вредило, что он писал их, находясь в преклонном уже возрасте, когда истинно поэтический жар начинает уже угасать, все же из них открывается, что св. Григорий обладал действительно поэтическим талантом и что поэзия его не была мимолетным припадком юности. Поэтическим произведениям св. Григория вредило, далее, что содержанием для них избирались предметы богословские, следовательно, изложение предмета должно было отличаться рефлексией и спокойной рассудительностью, а не истекать непосредственно из воззрения на природу; оттого поэтичность представления сказывается более всего в образах, тропах, возвышенности и звучности выражений. Прекраснейшие из стихотворений св. Григория по большей части кратки; это короткие нравоучительные стихотворения, глубокомысленные и грустные сентенции.
Руфин, современник св. Григория, говорит о нем: «Никогда еще мир не видал жизни более благочестивой, не слыхал красноречия более живого и блестящего, не был свидетелем более чистой веры и более совершенной науки, чем представителем каких был Григорий. Это единственный человек, вера которого не была оспорена, заслуги которого всеми признаны; достаточно не согласиться с Григорием, чтобы прослыть за еретика».
К. С. Святой Григорий Назианзин как обличитель недостойных пастырей [898]
Всякое время нуждается в людях, которые бы оживляли и располагали к деятельности слабых и ленивых пастырей Церкви, которые бы своим словом и примером наставляли беспечное духовенство в его священных обязанностях. Для тех, кои приходят на пастырскую должность не по внутреннему призванию, но ради прибытка и господства, в высшей степени необходимо зеркало, в котором бы они со всей ясностью видели безобразие своих мыслей и поступков. Счастлив тот муж, которому Бог дарует быть, как выражается слово Божие, солью и светом мира (Мф. 5:13–14)! Счастлив пастырь, который с ревностью и настойчивостью противоборствует распространению зла и все силы употребляет для насаждения в человечестве прекрасного и доброго!
До того времени, когда жил Григорий Назианзин, христианское общество, только что вышедшее из состояния унижения, было довольно светлым. Гнет и преследования научили его желать чистейшего и полнейшего счастья. Духовенство, жертвуя собой для блага ближних, в горниле внешних несчастий и борьбы очистилось, сделалось внутренне крепче и сильнее. Но во времена Григория Назианзина со званием христианского учителя уже не была сопряжена внешняя опасность; напротив, ему нередко сопутствовали честь, богатство, влиятельность. Привлекательных средств к развращению духовных лиц стало больше, и они произвели множество зол, из которых особенно выделялись следующие.
Богословами владела какая-то очень не гармонирующая с простой евангельской истиной страсть спорить о догматических предметах. Хотя свойственно это было не только духовным лицам, ибо все тогда, как говорят, «догматизировало и спорило», но именно они особенно способствовали возникновению этой тенденции и освящали ее собственным примером. И Григорий Назианзин с воодушевлением и ревностью защищал известные богословские положения и формулы, но при этом он не терял из виду, что есть практически благодетельные истины, что жизнь и дело гораздо более значат, нежели ученые теории. А потому при всяком удобном случае св. Григорий доказывал, что ни один христианин, не говоря уже – богослов, не может быть достойным спасения, если не сохранит заповедей Божиих и не будет ходить в законе Его, что добрые дела суть самые верные ступени к созерцанию.[899]
Другое зло, которое существует во всякое время, хотя не в одном и том же виде, состояло в недостойном способе занимать духовные должности. Это зло достигло таких огромных размеров, что нередко возбуждало в благородных душах совершенное нежелание искать этих должностей и рождало в них стремление жить скорее в спокойном и благочестивом уединении, нежели в мирской суете, прикрывающейся Церковью. «Когда смотрю, – пишет Григорий Назианзин, – на усиливающуюся ныне болезнь языка, на скороспелых мудрецов, на производимых вновь богословов, для которых довольно только захотеть, чтобы стать мудрыми, – тогда ощущаю потребность высшего любомудрия, ищу с Иеремией виталища последнего и желаю быть один с самим собой».[900]
Решительное влияние на избрание пастырей имели в то время или власть двора, или рекомендация монахов, или воля народа, который свои притязания на право выбора епископа высказывал нередко мятежами и кровопролитием. При этом редко соблюдались какие-либо определенные правила; напротив, часто епископские места получали коварством, происками, наглостью, насилием. Если бы духовное лицо занимало сначала низшую ступень в церковной иерархии, а затем постепенно поднималось до высшей, то это, конечно, внесло бы некоторый порядок и, может быть, воспрепятствовало избранию на первые епископские кафедры совершенно невежественных, даже иногда некрещеных людей. Но такого порядка не было, и потому число недостойных епископов росло с каждым днем. «Некоторые приходят, – жалуется св. Григорий, – от стола, на котором меняют деньги; иные – сожженные солнцем, от плуга; иные от мотыги, за которой проводят целый день; иные оставили кормило или воинство и пахнут еще морской водой или покрыты рубцами; иные еще не очистили своей кожи от сажи трубочистов».[901] «Не нравы дают им степень, а степень нравы. (Так ужасно извращен порядок!) Они сами еще не очистились, а начинают очищать других. Вчера святотатцы, а ныне священники; вчера не смевшие приступить к святыне, а ныне тайноводители».[902] «Вчера еще ты был в театре между комедиантами, а что ты делал после театра, о том неприлично и говорить мне, но
