В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - Александр Русов

— Тоник, привет! У тебя здесь свободно?

Щелчок о пачку.

— Закуришь?

— Благодарю, — говорит Тоник, — бросил.

— Давно?

— Вчера.

А вот и Серафима Михайловна, кассирша. Тоже, между прочим, большой человек в клубе. В зеленом шелковом платье, вся какая-то скользкая и блестящая, похожая на маленькую толстую ящерицу, только что сбросившую очередной хвост. И как старая опытная ящерица, учуявшая опасность, угрозу покушения, угрозу прошения, Серафима Михайловна вдруг останавливается, замирает. Только маленькие глазки в складчатых мешках продолжают беспокойно бегать.

Тоник поправляет фирменные очки на переносице. Тоник упирается ладонями в край стола. Тоник устремляется навстречу Серафиме Михайловне, подходит вплотную, склоняется к нарумяненной щеке, душистой короткой сангвинической шее, приближает губы к сверкающим бриллиантам, горячо дышит, вышептывает просьбу.

Дело тут, конечно, не в тайне. Никакой тайны нет. В конце концов, Тоник не последний, не посторонний человек, не рядовой сотрудник клуба, и если уж не ему идти в кино, то кому же? Но только к женщинам нужен особый подход. Соответствующее обращение. Будь им шестнадцать или шестьдесят — без разницы. И как с ними вести себя, Тоника не нужно учить.

Встрепенувшись, Серафима Михайловна впивается в Тоника колючим взглядом. Впивается до крови. Испуг делает ее агрессивной. Чувствуется, что свою женскую честь она будет защищать до последнего вздоха. «Да кто вы такой? — вопрошает ее возмущенный взгляд. — Народный артист? Директор? От Семена Марковича?»

— Два билета, — говорит Тоник, еще не вполне оценив реакцию Серафимы Михайловны, еще относя ее к обыкновенному жеманству и уточняя на пальцах: два, будто Серафима Михайловна не очень хорошо слышит.

— Касса откроется после обеда. Дайте спокойно позавтракать. Безобразие!

— Хорошо, я подойду позже, — как ни в чем не бывало говорит Тоник, небрежно кивает и возвращается к своему столику с остывшим кофе.

А женщина так и остается стоять — в совершенно обугленном состоянии. Ее даже перекосило всю, и зеленое платье съехало набок.

Уладив наилучшим образом с билетами и покончив с кофе, Тоник собрался было идти к себе, но в это время увидел писателя Славу Бандуилова. Меж головами стоявших в очереди он разглядывал что-то в витрине буфета.

— Привет, старина! Что надо? Я тебе без очереди возьму.

Тоник поддержал писателя под локоток, облегчая ему стояние на цыпочках.

— Давно вернулся?

— Да только что… — ответил тот несколько оторопело, словно совсем не признав Тоника.

— Как Будапешт?

— Ааа… — обрадовался вдруг старина Бандуилов, видно решив, что молодой человек в темных очках — из Иностранной комиссии. — Спасибо. Все прекрасно. Встретили. Проводили. Уйма впечатлений.

— Кофе? — галантно предложил Тоник, залезая в чуть отпоровшийся задний карман джинсов. — Шурочка, еще два кофе… Слушай, хочу спросить. Тоже вот собираюсь в Будапешт. Обмениваться опытом. Как там насчет светотехники?

— Насчет чего? — не понял Слава Бандуилов.

— Ну… светотехники… Или, к примеру, звукооператорского дела…

Слава нахмурил лоб. Его лицо в тяжелых старческих складках еще более отяжелело под напором пробуксовывающей мысли.

— Извини, старик. Я со старухой своей поругался, — каким-то чужим голосом, словно оправдываясь, сипло произнес он. — Вместо утренней гимнастики. И сразу сюда. Так что извини…

— Значит, не в курсе?.. Видел тут недавно в «Литературке» твой портрет и поздравление с юбилеем…

Слава смущенно отмахнулся.

— Сколько стукнуло?

— Шестьдесят.

— Платона тоже недавно праздновали.

— Усова?

— Ну да. Только он обычно себе убавляет. Особенно если с женщинами…

— Хо-хо!..

Когда они расстались, Тоника томило неотвязное чувство, что забыто и упущено важное. Наконец вспомнил: так и не узнал у Славы имя того мужика из Иностранной комиссии, который занимается Венгрией.

Доктор Кустов открывает ключом переднюю дверцу кирпично-красных своих «жигулей». Доктор Кустов залезает в машину, включает зажигание, запускает двигатель. Разогревается мотор. Начинает мигать зеленый глазок радиотелефона. С доктором Кустовым имеется постоянная телефонная радиосвязь. Он может понадобиться руководству в любую минуту. У него самого в любую минуту может возникнуть необходимость связаться с лабораторией, институтом, министерством, Верховным Советом.

Доктор Кустов снимает телефонную трубку, нажимает на клавиши, набирает номер. Раздается переливчатое пиликанье, слышится тихий женский голос, от одного звука которого Антона Николаевича обдает жаром, бросает в дрожь. Антон Николаевич что-то говорит, голос что-то отвечает Антону Николаевичу — но нет никакой возможности передать этот разговор, имеющий смысл и значение лишь для тех, кто его ведет. Для остальных же он темен, непонятен, лишен всякого смысла. Остальные могли бы принять его за мычание, ржание, щебетание, томление лани на ясной поляне. Остальные могли бы подумать, что это говорит не доктор Кустов из собственной машины по персональному радиотелефону, а какой-нибудь влюбленный мальчик из автоматной будки, выкрашенной в карминово-красный цвет.

Между тем доктор Кустов снижает обороты двигателя. Между тем доктор Кустов говорит: я позвоню еще, — вешает и снова снимает трубку. Подушечка указательного пальца пляшет по клавишам, подбирает новую мелодию.

— Алло!.. Что у вас нового?.. Tant mieux, tant mieux…[36]

— Следите внимательно за температурой. Очень внимательно. Строго говоря, отклонение не должно превышать… Ни в коем случае… Ergo…[37] Буду через полчаса…

Его ждут. Без него не начинают. Без него дело движется не столь успешно. Без него дело вообще не движется.

Да, в нем испытывают постоянную нужду. В его неповторимом умении обобщать. В его виртуозном искусстве анализировать. Сотрудникам как свежий воздух необходимы свежие его идеи. От них зависит судьба лаборатории. Целого института. Будущее человечества.

Доктор Кустов утапливает тросик дроссельной заслонки. Доктор Кустов накидывает на грудь широкую муаровую ленту — аварийный ремень повышенной прочности. Щелчком укрепляет. Включает первую скорость. Выруливает из двора.

В левом зеркале заднего вида проносится улица Строителей-Новаторов, вытягивается в непрерывную нить, закручивается хороводом черных корявых лип. В центре левого зеркала заднего вида возникает едва различимая точка. Подобная иголочному уколу точка постепенно разрастается, будто под медленно отодвигаемым увеличительным стеклом. Она распирает пространство, надувается пузырем, будто напившаяся крови пиявка — и вдруг лопается. Красные «жигули» доктора Кустова под номером МИФ-2392 обгоняет на недозволенной скорости черная «волга» под номером МЕН-1725. Образовавшаяся от черного лопнувшего пузыря черная дыра в зеркале заднего вида тотчас затягивается. Разорванное пространство восстанавливается.

Асфальт круто огибает массив голых деревьев. Колеса визжат на крутом вираже. Доктор Кустов спешит. Доктору Кустову не терпится поскорее оказаться там, где решается судьба его открытия, доказывается справедливость его гипотезы. Там, в стеклянных пробирках и колбах, в сложных лабораторных и опытных установках, пасутся породистые стада, клонированные сообщества избранных, наследственно однородных потомков, полученных в результате бесполого, непорочного размножения. Доктор Кустов весь в мыслях, расчетах, оценках. Он прикидывает в уме эффект, прибавляет скорость, прибавляет к одной рекордной астрономической сумме другую: к масштабам будущих поголовий — масштабы будущих урожаев высококачественных сортов зерновых, выжимает педаль акселератора, и в выпуклой лужице ртути — в боковом зеркале заднего вида — видит, как стремительно продолжает закручиваться в тугую спираль асфальт и деревья, дома и машины, прохожие и киоски, как все это кружится и закручивается под низким, набрякшим, застывшим небом. И вот уже МИФ-2392 тоже мчится на предельно дозволенной — и уже недозволенной скорости.

А в Москве гололед. Весь дорожный московский транспорт совершает свой путь по неверной орбите последней декады ноября — первой декады декабря, и с утра в этот день зарегистрировано в три раза больше несчастных случаев, чем обычно. У въезда под эстакаду, сразу за трамвайными путями, в поле зрения доктора Кустова попадают покореженные красные «жигули», чуть поодаль — милицейская машина и черная «волга» с разбитым носом. В поле зрения попадают милиционер и водитель «волги». И недвижная кожаная кукла в человеческий рост на обледенелом асфальте — как печальное следствие дорожно-транспортного происшествия. Над распростертой куклой склонились двое — один в спортивной куртке и лыжной шапочке, другой в сером широкополом пальто. Двое пытаются поднять пострадавшего.