Неприкасаемые - Дж. Дж. МакЭвой

дерьмо, которое мы продавали, покупалось по собственной воле каждого человека. Мы не подносили иглу к венам и порошок к носам. Все это было по их собственному желанию. Торговцы людьми были больны, и они заслуживали всего, что им причиталось, но они все еще знали, как заполучить тело. И мне нужен был этот ребенок.

Четверо мужчин вытащили маленького мальчика из грузовика. Обе его руки были связаны, на глазах повязка. Он все боролся и боролся с мужчинами, и слезы катились по его лицу. Они падали на воротник его рваной, покрытой грязью рубашки.

— Я сказал вам не причиняться вред и то, что он должен был быть проинформирован о том, куда вы его везете, — сказал я.

— Он жив, да? Вам повезло, потому что у нас есть на него другое предложение. Мы ходим на 10 тысяч больше. Или мы увезем его.

Почему люди решили испытать мое терпение, было выше моего понимания. Как будто они хотели, чтобы я неоднократно доказывал, что готов выбить из них все дерьмо. Мой отец взглянул на меня с отвратительной ухмылкой на лице, которая могла сравниться только с моей. Я кивнул, и он понял, что это означало.

— Отпусти мальчика, и ты получишь деньги, о которых мы договорились, вместе со своим оружием, — сказал я.

Они улыбнулись друг другу, прежде чем снова схватить мальчика.

— Нет! Нет! Déjame ir (С исп. Отпустите!). — Мальчик плакал, пытаясь сопротивляться.

Вздохнув, я вытащил стопки из своего пиджака и бросил их в грудь одному из них.

— Это половина, которую я вам должен, — сказал я им, прежде чем бросить ему еще десятку. — И это та самая десятка. А теперь передайте мой товар.

Они все наслаждались тем фактом, что только что жестко обошлись с Каллаханом. Они бросили мальчика на землю, как мешок с картошкой. Подойдя к нему, я снял повязку с глаз и веревки.

— Кто бы мог подумать, что легендарный Каллахан питает слабость к экзотическим маленьким мальчикам? — сказал один из мужчин. — Мы можем превратить это в продолжающееся деловое соглашение.

— Подожди секунду, — сказал я, прежде чем посмотреть вниз. — Ты в безопасности. Estás a salvo (С исп. Ты в безопасности), — прошептал я мальчику на земле. Его карие глаза были широко раскрыты, потрясены, и в них не было ничего, кроме страха. Мне нравилось смотреть на взрослых — на мужчин, — но на детей, у которых даже не было всех зубов, выводило меня из себя.

— Я отвезу тебя к твоей матери, — сказал я. — Я обещаю, сядь в мою машину. — Он посмотрел на моего отца, затем снова на меня.

— Ты отведешь меня к моей маме?

— Я обещаю.

Медленно кивнув, он взял меня за руку и прошел три фута к моей машине, мой отец открыл для него дверь и использовал свое тело, чтобы заслонить окно. Наши взгляды встретились как раз перед тем, как я снял пиджак, позволив им увидеть два пистолета у меня за спиной.

— Что это, черт возьми, такое, Каллахан? — Они закричали, достав все свое оружие, когда две мои машины окружили нас. Один за другим мои люди выходили, все пистолеты были направлены на них.

— Вот, друзья мои, что происходит, когда вы пытаетесь обмануть меня. Когда вы оскорбляете меня. У каждого из моих людей просто руки чешутся снести вам головы. Я бы посоветовал вам бросить оружие.

Их темные глаза посмотрели на девять стволов, направленных им в лица, прежде чем позволить гравитации завладеть их оружием; они уронили их к своим ногам, подняв руки в знак капитуляции.

Скрестив руки на груди, я уставился на последнего мужчину справа, все еще держащего мои деньги в волосатых руках. Протянув руку, маленький человечек вручил мне все деньги, прежде чем вернуться в очередь. Подойдя к своему пиджаку, я бросил деньги и начал насвистывать. Я вытащил свой нож и пистолет, прежде чем повернуться обратно.

— Раздевайтесь, — потребовал я.

— Твою мать… — Прежде чем он смог закончить, я всадил свой нож прямо ему в нос. Его тело откинулось назад, когда он захлебнулся собственной кровью, отчаянно хватая ртом воздух, крича от боли, пока не перестал плакать.

Остальные начали раздеваться.

— Я не испытываю никакого уважения к вам, свиньям, но я был готов пустить это на самотек ради бизнеса. Потом вы приходите ко мне, опоздав, неблагодарные. Мне больно. — Я вздохнул, медленно заряжая шесть пуль в свой револьвер. Мне нравилось наблюдать, как они паникуют, пока я это делал. — И когда мне больно, кто-то другой должен чувствовать мою боль. Это то, что заставляет мой мир вращаться.

Улыбаясь, я выстрелил первому мужчине в пах. Он кричал так громко, что я уверен, у него лопнула вена на шее.

— Ты чувствуешь, как мир вращается? — Я ухмыльнулся.

МЕЛОДИ

Я чувствую себя жирной Джеки Кеннеди.

Я вздохнула, поправляя дурацкую красную шляпу на голове прямо перед тем, как Федель и Монте открыли мне дверь.

В тот момент, когда моя нога пересекла черту и дверь за мной закрылась, я оказалась на вражеской территории и выделялась, как мужчина средних лет на весенних каникулах. Каждый офицер повернулся ко мне, некоторые широко раскрыли глаза, другие выпрямились и поправили галстуки. Я чувствовала себя так, словно меня выставили напоказ, но в этом-то и был смысл. Вот почему я надела это пальто в горошек с перчатками и шляпой. Я хотела, чтобы каждый чертов офицер в этом департаменте заметил меня, когда я войду в их дом.

— Могу я вам чем-нибудь помочь, миссис Каллахан? — Спросил молодой светловолосый офицер, быстро подходя.

— Ты знаешь, кто я? — Я улыбнулась.

— Все знают, кто вы, мэм. Имя вашего мужа есть здесь практически на всем. Могу я вам чем-нибудь помочь? — Мне не понравилось, как он упомянул Лиама, в его голосе слышалась резкость, но прямо сейчас я не была Мел. Я должна была быть Мелоди Каллахан, милой женой чикагского миллионера-толстосума. Прошло некоторое время с тех пор, как мы убрали Первую леди, и все было тихо. Слишком, блядь, тихо. И поскольку выборы не за горами, я была уверена, что в ноябре этого года