Новая пташка для владыки (СИ) - Варя Светлая

смахнула слезы и поднялась на ноги. Подошла к священному огню и подняла глаза в небо:

— Моя богиня, — произнесла она, — прости меня и поверни мое проклятие вспять! Я принимаю свою участь и прощаю.

Она опустила глаза и бросила шкатулку и мешок в огонь.

— Пусть горят воспоминания, пусть все горит! Пусть они все станут свободными!

Огонек превратился в бушующее синее пламя и с ревом стал пожирать шкатулку и ключи. Где-то позади раздался звон сотен разбитых зеркал, ударила гроза и вспыхнули молнии. Закричали десятки, сотни птиц, зашелестели огромными крыльями. Эллин слабела. Она вдруг захотела спеть свою жреческую песню, в последний раз. Опустившись на колени, девушка запела первые слова. Шкатулка тлела в прожорливом огне. Птицы кружили вокруг Эллин, словно подпевая. Очередная молния окрасила небо и ударила прямо в девушку. И весь ее мир разорвался на осколки и погрузился во тьму и прохладу.

***

Владыка Запада всегда пугал обычных, смертных людей. Они ненавидели его, боялись, восхищались. Потомок старых богов, всесильный, двуликий — он знал себе цену. И кто бы мог подумать, что его проклянет женщина. Жрица. Та, ради которой он остепенился, та, кому он подарил свою любовь, силу и преданность. Прокляла! Обрекла на вечные страдания, муки и горечь.

И умерла! О, как же он горевал! И как же неистово ненавидел, любя.

Проклятие изменило его. Он стал то ли чудовищем, то ли злодеем, то ли мучеником, что мучает других. Все менялось, и его конец был близок — он знал это. Оттого, видимо, забавы его становились жестче и острее. Оттого, видимо, он решил жениться.

И какова же ирония — насмешники-боги — в его саду появилась новая пташка. Та самая. Долгожданная. Та, чье рождение он ждал с яростью и тайным трепетом. Она изменилась, стала слабее и ничего не помнила. Он хотел всласть напиться ее болью, страданиями, ненавистью, перед тем, как покончит с ней.

Хотел, да не смог.

Он устал. А ненависть, что веками питала его, стала сжигать, пожирать изнутри. И вдруг Таэрлин понял, что уже не хочет знать, за что и почему она его прокляла. Не хочет отмщения и ее боли. Не хочет ничего, кроме покоя, которого столетия как не было в его жизни.

Пусть же она будет свободной, в этой своей новой жизни, со своей этой скрипкой и тягой к музыке. Он проклят — навеки — да будет так! Конец пришел, и пора правильно распорядиться своей жизнью. Он сделал много зла. А человеческая его часть скорбела. Но довольно. Довольно. Пусть она живет. Пусть живут все. Потому он и отнял шкатулку у Эллин и спрятал в своем замке.

Оставалось немного. Свою жену он уже отослал, заплатив большую сумму отступных. Пташкам тоже сообщили о внезапной свободе. Многие рыдают, а Мелисса, которую он вернул из мира меж миров, не один час рвалась к нему, визжа на всю округу.

Владыка уже распорядился, чтобы им выдали что-то вроде приданого. Вскоре их развезут по домам. А что же касается его — то он останется просто ждать. Ждать и созерцать увядающие сады.

В комнату ворвалась его мать.

— Сын мой! — воскликнула она, подбегая, — я не понимаю! Почему ты их всех отпустил? Почему расстроил брак? Проклятие еще не пало, она не уничтожила шкатулку!

— И не уничтожит, — спокойно ответил он, стряхивая с себя ее руки.

— Я не понимаю, — процедила Изора.

— Я отпустил ее, — ответил Таэрлин и подошел к окну, — как и всех. А шкатулка сейчас там, где и должна быть — в моем замке.

Изора завопила. Вцепилась в Таэрлина и начала хлестать его по щекам.

— Нет! Нет! Ты не смеешь, не смеешь! Ты должен жить! Жить! Ты мой сын! — ее крики потонули в рыданиях.

Владыка бережно обхватил ее и стал поглаживать по голове. Рыдания стали затихать, и вскоре Изора успокоилась.

— Только мне решать, — сказал владыка, — и я решил так.

Вдали ударила молния, и внезапно все небо заполонило алыми тучами. Послышался звон разбитого стекла, и сотни птиц забили крыльями. Владыка нахмурился и подошел к окну. Пошел дождь. Мужчина услышал тихое пение, знакомое и далекое, как привет из прошлой жизни. Грустная улыбка появилась на его лице. Прогремела гроза, и ударила молния — прямо в грудь мужчины. Его тело рухнуло, а на лице застыла вечная, мертвая улыбка. Его сады увяли, и весь его мир, все его миры угасли в серой тьме.

***

Здесь заканчивается одна из историй. Старая история о жестоком мужчине и наивной девушке. История о ненависти и странной любви. Должен ли быть счастливый финал? Возможен ли он у тех, кто питал в себе столько ненависти, столько яда и обид? Для тех, кто любовь заменял страстью, а нежность — играми? Возможен ли счастливый финал для тех, кто проклинал не раз и не два, а много-много раз в своих мыслях ежедневно? Для тех, кто почти не задумывался о других, а думал только о себе?

Богиня Азуйра считала, что нет. Не возможен. Но для тех, кто все же отдался любви, кто выбрал другого — не себя — для тех все только начинается.

Окинем же мир глазами богини. Она смотрит сверху, из овального окна. И пусть Азуйру в мире людей называют старой богиней, погребенной богиней, все ж она — живее всех живых. Понятия нужны людям, не богам.

Итак, богиня смотрит в окно на мир. Приближает и окидывает взглядом всю панораму, видя одновременно десятки разных мест и событий.

Вот покои владыки, его бездыханное,