Джунгли - Эптон Синклер

То, что он проповедовал, представлялось Юргису таким очевидным! Просто непостижимо, как люди могут оставаться слепыми! Все богатства страны — земля и здания на ней, железные дороги, рудники, фабрики и магазины, все находится в руках немногих частных лиц — капиталистов, на которых остальные вынуждены работать за ничтожную плату. А все, что производят рабочие, идет на бесконечное увеличение богатств этих капиталистов, хотя и так они сами и все их близкие живут в неслыханной роскоши! И неужели не ясно, что, если урезать долю тех, кто только «владеет», доля тех, кто работает, значительно возрастет? Это ясно, как дважды два четыре, и в этом вся суть. А между тем находятся люди, которые не видят этого и готовы спорить о чем угодно. Они говорят, что правительства не могут вести дела так же экономно, как частные люди. Они повторяют это без конца и уверены, что говорят что-то путное! Они не видят, что экономное управление хозяев означает для них, рабочих, более тяжелую работу и более низкую плату за нее. Они — наемные рабы и слуги, зависящие от эксплуататоров, единственное стремление которых — выжать из них как можно больше. И они сами сочувствуют этому процессу и беспокоятся, что, может быть, он производится недостаточно основательно! По совести, у кого хватит терпения слушать подобные аргументы?

Но бывало и хуже. Юргис заводил разговор с каким-нибудь горемыкой, который тридцать лет проработал на одном предприятии и за все это время не мог скопить ни гроша; который в шесть часов утра уходил на работу, весь день стоял за станком и приходил вечером домой настолько утомленный, что ложился спать не раздеваясь; который за всю жизнь не имел и недели отпуска, никогда не путешествовал, никогда не пережил ничего необычного, ничему не учился, ни на что не надеялся. И вот, когда ему рассказывали о социализме, он презрительно фыркал и отвечал: «Это меня не интересует, я — индивидуалист!» А потом он заявлял, что социализм — это уравниловка, и, если он когда-нибудь осуществится, мир остановится в своем прогрессе. Такие доводы рассмешили бы и осла, а между тем тут было не до смеха, если подумать, сколько на свете миллионов таких несчастных, которых капитализм настолько сбил с толку и оболванил, что они забыли самый смысл слова «свобода». И они действительно верят, что, если они скопляются тысячами, повинуются слову стального магната и увеличивают его богатства на сотни миллионов долларов в год, чтобы потом на эти деньги он дарил им библиотеки, — это и есть «индивидуализм»! А взять в свои руки промышленность, управлять ею в своих собственных интересах и самим строить для себя библиотеки — это было бы уравниловкой!

Такие споры часто бывали невыносимо мучительны для Юргиса. Однако избежать их было нельзя; нужно было подрывать самое основание этой горы невежества и косности. Нужно было убеждать жалкого упрямца, сдерживаться, спорить с ним, выжидая случая вбить ему в голову какую-нибудь мыслишку. А в остальное время нужно было оттачивать собственное оружие — обдумывать новые ответы на услышанные возражения и запасаться новыми фактами, чтобы доказать противнику гибельность его взглядов.

Так Юргис приобрел привычку читать. Он носил с собой в кармане взятую у кого-нибудь книжку или брошюру и, улучив свободную минуту, прочитывал главу, а потом за работой продумывал ее. Кроме того, он читал газеты и потом расспрашивал о том, чего не понимал. Один из его сослуживцев в отеле был толковый маленький ирландец, знавший буквально все, чем Юргис интересовался. И во время работы этот ирландец объяснял Юргису географию Америки, ее историю, конституцию, законы. Юргис узнал от него также кое-что об экономическом строе страны, о больших железных дорогах и корпорациях, о людях, которым они принадлежали, о рабочих союзах, о знаменитых стачках и о тех, кто руководил ими. А в те вечера, когда Юргис бывал свободен, он ходил на социалистические митинги. Во время выборной кампании нельзя было довольствоваться уличными митингами, когда и погода и качества ораторов одинаково неопределенны. Поэтому каждый вечер устраивались митинги в закрытых помещениях, и там выступали известные ораторы. Они рассматривали политическое положение со всех возможных точек зрения, и единственное, что огорчало Юргиса, это невозможность унести хотя бы малую долю раскрытых перед ним сокровищ.

Среди этих ораторов был человек, которого прозвали «Маленьким великаном». Бог затратил столько материала на его голову, что не хватило для ног. Но когда он взбирался на эстраду и потрясал черными бакенбардами, устои капитализма начинали шататься. Он написал настоящую энциклопедию по социальным вопросам — книгу, величиною почти с него самого. Среди них был молодой писатель, явившийся из Калифорнии, бывший когда-то рыболовом, устричным браконьером, грузчиком, матросом, скитавшийся по всей стране, сидевший в тюрьме, живший в трущобах Уайтчэпела и ездивший в Клондайк искать золото. Обо всем этом он писал в своих книгах и силой своего таланта заставил весь мир слушать себя. Теперь он был знаменит, но где бы он ни был, он неизменно проповедовал евангелие бедняков. Среди них был человек, которого называли «миллионером-социалистом». Он нажил состояние и истратил почти все свои деньги на создание журнала, издание которого из-за притеснений почтового управления пришлось перенести в Канаду. Это был флегматичный человек, меньше всего похожий на социалистического агитатора. Он говорил просто, как будто беседуя со своими слушателями, и не видел никаких причин выходить из себя по поводу социальных вопросов. Он объяснял, что в мире происходит процесс экономической эволюции, и раскрывал ее пути и законы. Жизнь — это борьба за существование, сильный побеждает слабого и в свою очередь побеждается еще более сильным. Побежденные в борьбе обычно подвергаются истреблению; но иногда им удается спастись благодаря объединению, которое представляет собой новый и высший вид силы. Так, стадные животные берут верх над хищными; так в человеческой истории народ берет верх над монархами. Рабочие — просто граждане промышленности, и социалистическое движение только выражает их волю к жизни. Неизбежность революции определяется тем фактом, что у них нет иного выбора, как объединиться или дать истребить себя. Эта суровая и неумолимая истина не зависит от человеческой воли; она — закон экономического процесса, подробности которого издатель журнала разъяснял с необычайной убедительностью.

Наконец, настал вечер главного митинга предвыборной кампании, и Юргис услыхал обоих знаменосцев своей партии. За десять лет до этого в Чикаго произошла стачка ста пятидесяти тысяч железнодорожников. Железнодорожные компании наняли хулиганов, которые устроили беспорядки, и тогда президент Соединенных Штатов послал войска, чтобы сломить забастовку, причем деятелей союза без суда бросали в тюрьму. Заключение подорвало здоровье председателя союза, но сделало его социалистом. И вот уже десять лет он ездил по стране, говорил с народом лицом к лицу и призывал его к борьбе за справедливость. Это был человек, обладавший необычайной властью над слушателями, высокий и худой, с лицом, изможденным лишениями и страданиями. Он пылал мужественным гневом, и в голосе его звучали слезы страдающего ребенка. Во время своей речи он мерил шагами эстраду, гибкий и нервный, как пантера. Он нагибался вперед к своим слушателям, и его палец, казалось, указывал им прямо в сердце. Его голос стал глухим от постоянного переутомления, но в огромном зале стояла гробовая тишина, и все слышали его.

А затем, когда Юргис уходил с этого митинга, кто-то сунул ему газету, которую он взял домой и прочел. Так он познакомился с «Призывом к разуму». За двенадцать лет до этого некий делец, спекулировавший недвижимостями в Колорадо, пришел к убеждению, что превращать жизненные потребности человека в источник наживы подло, бросил дела и начал издавать еженедельный социалистический листок. Было время, когда ему приходилось самому набирать весь номер, но он выдержал, победил, и теперь его газета имела постоянный и большой тираж. Она потребляла каждую неделю вагон бумаги, и почтовые поезда часами грузились на станции маленького канзасского городка. Эта еженедельная газета состояла из четырех страниц и стоила полцента экземпляр. Число ее подписчиков достигало четверти миллиона, и она расходилась по всей Америке.

«Призыв» был пропагандистским органом. Он обладал своим особым стилем. Его статьи были полны соли и перца, задора и западного жаргона. Он подбирал новости о жизни плутократов, чтобы научить чему-нибудь «американскую ломовую лошадь». На его страницах помещались столбцы убийственных параллелей: описание брильянтов, стоивших миллионы, или придворного штата любимого пуделя светской дамы бок о бок с сообщением о миссис Морфи, умершей от голода на улицах Сан-Франциско, или о том, что в Нью-Йорке повесился Джон Робинсон, который, выйдя из больницы, не смог найти работу. «Призыв» выбирал из ежедневной прессы сообщения о взятках и о нищете и превращал их в маленькие заметки, полные яда. «В Бэнгтауне, Южная Дакота, лопнули три банка, поглотив сбережения рабочих!» «Мэр Санди-Крика, Оклахома, сбежал со ста тысячами долларов. Вот каких правителей дают вам старые партии!» «Председатель Флоридского акционерного общества летательных аппаратов в тюрьме за двоеженство. Он был видным противником социализма потому, что, как он говорил, социализм уничтожит семью!» У «Призыва» было около тридцати тысяч верных корреспондентов, которых он называл своей «армией». Газета призывала эту «армию» не успокаиваться ни на минуту, а иногда для поощрения устраивала состязание на приз — от золотых часов до спортивной яхты или фермы в восемьдесят акров. Все сотрудники издательства были известны в «армии» под смешными кличками «Чернильного Айка», «Лысого», «Рыженькой», — «Бульдога», «Редакционного козла» и «Рабочей лошадки».