Русская басня - Николай Леонидович Степанов

class="v">Что доля мирная, что тихий уголок

Надежней и верней, чем горды те вершины,

Где часто падают под бурей исполины.

ДВА РУЧЬЯ

              В горах у пропасти шумящей

              (Весенней было то порой)

Сошлися два Ручья. Тот вился под горой

Чуть-чуть журча; а тот, клубя волной кипящей,

Шумел и с ревом мчал ток бурный чрез поля.

«Ну, верно, и теперь дрожит еще земля;

И темный лес, и бор, пустыни отдаленны,

              Моим величьем изумленны,

С почтеньем вторят шум теченья моего!

              Я век был мнения того:

Когда уж течь, так течь!.. А что ручьи ленивы —

Текут и не текут, чуть зыблют лишь волной.

Нет, нет, я не таков: всё в прах передо мной!

Взгляните на поля, на долы, селы, нивы,

              Я всё, где только пробежал,

              Подрыл, раздвинул, разметал!..

А ты, товарищ, что?»— сказал Ручей надменный.

      «А я,— в ответ ему Ручей смиренный,—

              Я был простой лишь ручеек

И в скромных берегах скромнехонько протек;

Кропил зеленый луг, живил златую ниву,

      И часто юных роз чету счастливу,

      Когда ее губил полдневный зной,

              Отпаивал моей волной».

— «Так прочь же от меня, ничтожное творенье!»—

     Воскликнул, пеною кипя, гордец.

«Потише, не гордись: здесь равный всем конец.

А там, где разница была у нас в теченье,

Там, может быть, о мне со вздохом вспомянут;

     Тебя ж, когда твои промчались волны,

Где селы и поля твоим злодейством полны,

Тебя, губитель! там всечасно все клянут!».

              Сказал — и волны их смесились,

              И оба в бездну погрузились.

              Друзья! я кончил мой рассказ.

                    «А где ж нравоученье?»

Знать, худо рассказал; иначе всяк из вас,

              Конечно, сделал бы сравненье.

ПРУД И КАПЛЯ

Заглохший осокóй и весь, как паутиной,

            Подернутый зеленой тиной,

Дремал ленивый Пруд. В звездах лазурный свод;

Но жалкий он слепец, не видит звезд мерцанья,

Ни ласковой луны приветного сиянья.

              И долго было так; но вот

Наскучил он сносить светил пренебреженье;

      И, потеряв последнее терпенье,

              Языком вод заговорил,

И близкую свою соседку он спросил —

Соседку-Капельку, что на листок упала

И ясной звездочкой, качаяся, сверкала:

«Что за счастливица ты, Капелька, у нас?

Так светишь, так блестишь, ну словно как алмаз!

              Тебе и солнце угождает:

Вот, сжавшись всё, в тебе, как в зеркале, сияет!

По солнцу ль зеркало! Я сажен пять в длину,

Да три, а может быть и больше, в ширину;

Однако ж всё во мне не видны горни своды;

И хоть бы раз луна в мои взглянула воды!

Скажи, пожалуйста, любимица светил,

              За что же я им так не мил?»

А Капелька в ответ: «Давно я это вижу,

Сказала б, да боюсь: я, может быть, обижу?»

— «О нет!» — «Так слушай же; причина тут проста:

              Ты засорен, а я чиста!»

ДИТЯ И ПТИЧКА

Певица-Пеночка, летая в чистом поле,

Вдруг видит сад... «Мне в нем хотелось быть давно!»

Порх, порх — и вот уж там... В сад отперто окно:

     Она к окну, в окно — и, ах! в неволе!

                 Боярское Дитя

В летунью-пташечку то тем, то сем швыряет;

Раз мимо!.. Вот ушиб и, за крыло схватя,

             Бедняжку тормошит, таскает.

«Ну Птичка! — говорит.— Ну взвейся, ну запой».

А Птичка глазки вверх, дрожа, век кончит свой.

То видя, чувствует Дитя в душе мученье,

И в слезы, и в тоску, а Няня — поученье:

«Тебе бы пташечку легонько изловить,

             Ее беречь, за ней ходить,

             Ее кормить, ее поить;

А Птичка стала бы и в зимние морозы

Весь дом наш песенкой весенней веселить.

             Теперь уж не помогут слезы,

                    Всему виною сам:

Ах, снявши голову, не плачь по волосам!»

О басенка моя! туда, туда, к вельможе,

Чтоб счастием сие испорченно Дитя,

             Тебя хоть невзначай прочтя,

Что с бедной птичкою, с людьми не делал то же.

ПИРАМИДА

М<ихаи>лу К<ириллович>у Г<рибовско>му

             Гром грянул, вихри засвистали,

             И воздух — молний блеск и мгла!

             Трещала гордая скала,

             И дубы мощные трещали.

             Но грозный стихнул ураган,

             Исчезла ночь и мгла седая;

             Подруга утра молодая

Румянит в высоте лазури океан...

Опустошения кругом открылись виды:

Там рухнул в волны брег, здесь сломлен ряд дерев.

             Везде протекшей бури гнев!

Но радостью чело сияет Пирамиды.

«Скажи, соседушка, что значит твой покой?

Бодра и как ни в чем по бури роковой! —

Соседни Дýбы к ней.— Ведь гор сердца стенали,

И треснула скала, и даже мы дрожали,

А ты?.. Ужель мы все слабей тебя одной?

Ты удержалася какой уловкой тайной?

Конечно, гибкостью для нас необычайной?»

— «Ошиблись, я держусь — одною прямизной!»

Честон! гордись, мой друг, что гибкому вельможе

                    Сказать ты можешь то же!

КРЕМЕНЬ И СТАЛЬ

      Кремень подругу сталь благодарил

                          И говорил:

«Спасибо, милая, лишь ты меня тронула,

Когда полмертвенный я зябнул в тишине,

Вдруг что-то новое родилося во мне,

      И искра из меня звездой блеснула...»

              «Напрасно!— отвечала сталь.—

              Твое всегда в тебе хранилось:

      Огонь и свет в тебя вложила я ль?»

— «Всё так, но