Изгнание норманнов из русской истории. Выпуск 1 - Наталия Ильина

Как отмечалось выше, ритуальные поиски следов германизмов в культуре Восточной Европы проистекает из априорного понимания варягов как норманнов (именно шведов), что противоречит прямым показаниям источников.

Но прибалтийские элементы в археологических материалах Восточной Европы, безусловно, имеются, и, может быть, даже в больших размерах, чем это представлялось и представляется норманистам. Дело в том, что эти элементы необязательно неславянские, а различия материальной культуры в зависимости от различия географических условий - явление вполне закономерное, обязательное. Поэтому здесь ставится задача выявить эти прибалтийские элементы без уточнения их конечной этнической принадлежности.

Хотя колонизационное движение морем являлось издревле самым естественным, а для значительной массы прибалтийского населения уже с VIII в. и вынужденным, эта мысль не пользуется должным вниманием не только в норманистской, но и в антинорманистской литературе. Между тем в общей форме она выдвигалась еще В.Н.Татищевым и М.В.Ломоносовым. В XIX в. приводились и определенные свидетельства, указывавшие на движение славянского и славянизированного населения с южного и юго-восточного побережья Балтики на Восток. Обращали внимание на некоторые этнографические и языковые параллели, сопоставляли южнобалтийские Старграды с Новгородом (и несколькими «Новыми» городами), указывали на прибалтийские истоки некоторых языческих представлений, отмечали сообщения некоторых саг[406]. Однако этого оказывалось недостаточно для преодоления привычки смотреть на события через призму норманской концепции. Для позитивистской науки все эти данные были «не прямыми», а потому не заслуживающими серьезного внимания. М. Погодин полагал, что если бы «одно слово сорвалось еще с языка у Гельмольда, то все бы нам стало ясно»[407]. Одному слову при таком подходе придавалось большее значение, чем целой системе взаимосвязанных явлений.

Приводимые в литературе лингвистические данные вполне конкретны. Речь идет о совпадениях лексики, фонетики и некоторых других языковых явлений у балтийских славян и жителей северо-западных и северных областей Руси (прежде всего Новгородской земли)[408]. Многочисленные этнографические параллели представлены в работах Д. К. Зеленина и В. Б. Вилинбахова, упомянутых выше. Но в то время как скандинавская археология заполняла книжный рынок исследованиями о скандинавских древностях, отыскивая для них реальные или мнимые параллели в разных частях Европы, даже в нашей литературе долгое время держалось мнение, будто Балтийское Поморье - это самый отсталый уголок славянского мира. Сейчас такое представление отвергнуто. Видный немецкий ученый, специалист по ранним славянам Й. Херрман напоминает о построениях историков, археологов и филологов империалистической Германии как об откровенно спекулятивных и бесплодных. Новый материал позволил поставить вопрос о том, «какой народ соорудил первые города и кто с помощью быстрых кораблей владел Балтийским морем... славяне или шведские викинги»[409]. Как отметил В.Л.Янин, до первой трети IX в. включительно «основная и притом сравнительно более ранняя группа кладов восточных монет обнаружена не на скандинавских землях, а на земле балтийских славян»[410]. Уточнения В. М. Потина еще более усиливают положение о своеобразном приоритете славянского Поморья: на Готланде нет кладов ранее IX в., а в самой Швеции древнейший относится лишь к середине IX столетия. В то же время на Поморье имеются клады VIII в.[411]

Известное отставание Скандинавии от континентального побережья Европы вполне естественно: на континенте мог быть учтен и использован опыт обширных населенных территорий, в том числе весьма развитых. Специальные исследования показывают, что и процесс классообразования, и создание государственности в Скандинавии, в частности в Швеции, также отставал от темпов развития материковой Европы[412]. Но, конечно, вопрос об уровне и темпах социального развития ни в коей мере не имеет этнического значения. Славяне на Поморье унаследовали издавна развитую местную морскую культуру. А включение их в международную торговлю по крайней мере с VIII в. было естественным результатом географического положения: Франкская империя с одной стороны, путь в Волжскую Болгарию и далее на Восток - с другой. Не удивительно (и весьма многозначительно), что франкские источники начала IX в. представляют славян монополистами заморской торговли[413]. Неудивительно также, что кладов арабских монет VIII в. еще больше на Волжско-Ладожском пути[414]. В итоге же топография кладов прямо-таки накладывается на карту расселения варягов, нарисованную русским летописцем.

Традиционные торговые пути обычно используются в первую очередь при вынужденных переселениях. Неман, Западная Двина и реки, впадающие в Ладожское озеро, должны были привлекать и купцов-воинов (возникала необходимость создания на этих путях опорных пунктов), и следовавших за ними мужей и смердов, просто уходивших от теснивших их феодальных государств и христианской церкви.

Д. К. Зеленин и В. Б. Вилинбахов обратили внимание на то, что с южного берега Балтики на русский северо-запад в готовом виде приходит строительная техника и топография поселений[415]. По существу, о том же идет речь в упомянутой статье Г.С. Лебедева и А.А.Розова. И.И.Ляпушкин склонялся к крайнему скептицизму, не видя возможности увязать славян лесной зоны (словен и кривичей) с Приднепровьем. Затем, однако, он нашел им аналогии в одновременных памятниках западных славян лесной зоны. И различие двух зон, равно как и происхождение некоторых специфических особенностей славянской культуры северной зоны, получили естественное объяснение[416].

И.И.Ляпушкин формулировал новый взгляд несколько неопределенно, в общей форме называя «бытовые и хозяйственные комплексы, в том числе остатки жилых и хозяйственных построек». В 70-х гг. материал, указывавший на связь балтийских славян и вообще южного берега Балтики с Северо-Западной Русью, нарастал весьма интенсивно и проявлялся в разной форме. Особенно весомым аргументом стал широко представленный керамический материал. Еще в 1956 г. Г. П. Смирнова обратила внимание на группы новгородской керамики, не находившие аналогий в восточнославянских областях и не имевшие местных корней[417]. В позднейших ее публикациях, во-первых, выявилась значительная группа керамики, находящая аналогии в разных районах Поморья, на территории ГДР и Польши, во-вторых, уточнялась датировка возникновения Новгорода, который (отчасти как бы в противовес норманизму) слишком уверенно относился (на основе дендрохронологии) к середине X столетия (именно к 953 г.). Но речь в данном случае шла о конкретной мостовой, под которой также находился культурный слой. И керамический материал позволил говорить о значительно более раннем появлении поселения на этой территории[418]. Видимо, можно говорить о достоверности летописной даты, связывающей сооружение Новгорода с Рюриковыми варягами около 864 г., и о достоверности самого сообщения о прибытии около этого времени (или все-таки несколько ранее) Рюрика с братьями в Ладогу именно с южного берега Балтики.

Выявленная в Новгороде керамика поморского облика имеется также на других поселениях, где обычно ищут следы викингов, в частности, в Ладоге и даже в Гнездово[419]. В. Д. Белецкий еще в 1965 г. обратил внимание на керамику поморского типа в древнейших слоях Пскова[420]. С. В. Белецкий отметил западнославянские параллели для сосудов с налепными валиками (у донной части), которые найдены в Изборске, Пскове и многих других городах северо-запада Руси, достигая Рязани и Гнездова[421]. В. В. Седов писал в 1970 г., что «собранный к настоящему времени материал весьма обширен и свидетельствует о несомненной генетической связи древних новгородцев со славянскими племенами Польского Поморья». Автор, в частности, обратил внимание на широкогорлые биконические сосуды и реберчатую керамику, которая широко представлена по всему северо-западу, преобладая в древнейших слоях Старой Ладоги. И важно его указание на то, что «появление биконической керамики в Новгородской земле не может быть обусловлено ни древними местными традициями, ни культурными влияниями местных племен... Объяснить появление биконических и реберчатых сосудов на ранних славянских памятниках Приильменья можно только предположением о происхождении новгородских славян с запада, из Венедской земли»[422]. С запада выводит автор и кривическое население Псковщины.

Следует подчеркнуть, что славянская (или поморского облика) керамика сопровождает и так называемые норманские погребения[423]. Очевидно, требуется привлечь и другой (менее связанный с этническими и хозяйственными традициями) материал, обязательно включив в сферу сопоставления южное и юго-восточное побережье Балтики, а также побережье Северного моря, откуда в конце VIII в. ушли на восток фризы, не желавшие мириться с господством захвативших побережье франков. При этом, разумеется, необходимо учитывать условия славянизации различных племен на Поморье. На восток переселялось население в разной степени ассимилированное, сохранявшее значительные элементы своей старой культуры, верований, отчасти языка. Так, котелки в погребениях Приладожья, а также Верхнего Поволжья и Гнездова (т. е. основных районов распространения «норманских» погребений)[424] необходимо сопоставлять с кельтскими культовыми котелками. В.А.Назаренко задумался над природой имеющихся в приладожских курганах отделенных от туловища голов, заметив, что «отражением каких религиозных представлений является эта черта обряда, решить трудно»[425]. Но обряд этот хорошо известен по кельтским и кельтическим культурам. Захоронения одних черепов или туловищ без черепа характерно было, в частности, для племен оксывской культуры[426], которых с наибольшим вероятием следует связывать с венедами.