Кухонный бог и его жена - Эми Тан

и даже посадить его в тюрьму. Он сказал, что мой муж взял джип без разрешения, подкупив армейского водителя, который уже наказан. И авария произошла не потому, что у машины отвалилось колесо. Вэнь Фу несся на слишком большой скорости и почти врезался в грузовик, двигавшийся по встречной полосе, резко выкрутил руль и перевернулся. А потом я услышала, как Цзяго говорит о девушке. Кто знает, что за девушка оказалась с ним в джипе? Она погибла, раздавленная упавшим сверху автомобилем.

Тогда я впервые узнала, что мой муж встречался с другими женщинами, хотя потом оказалось, что эта не была первой. Но в тот день мне не хотелось в это верить. Может, Вэнь Фу ехал к Спящим Красавицам, чтобы навестить могилу дочери. Может, та девушка села к нему в джип, чтобы показать дорогу. Может, мой муж подвозил ее из жалости. Может, между ними вообще ничего не было. Может, она просто стояла на холме, когда произошла эта авария, и потому попала под отлетевшую машину.

Разумеется, ни одно из этих оправданий не выдерживало никакой критики. И я хорошо представляла себе, как Вэнь Фу едет по извилистой дороге и целует девушку, похожую на Пинат. Как поет ей ариетту, и они смеются, и как он поднимается на холм и спускается, словно ныряя в облака.

Эти мысли не шли у меня из головы и когда я пришла к мужу на следующий день. Отек на его лице уже спал. Он дремал, и мне хотелось растормошить его, чтобы спросить:

— Зачем ты это сделал? Теперь ты сядешь в тюрьму, и всех нас ожидают несчастья!

Но стоило мне об этом подумать, как он застонал, издав ужасающий звук, растерзавший мое сердце. Поэтому я утерла пот с его лба и простила его еще до того, как у него появился шанс попросить прощения.

Проснувшись наконец, Вэнь Фу был слабым, капризным и недовольным всем на свете. Его мучила боль, у него затек кровью глаз, доктора, по его мнению, вечно опаздывали, медсестры обращались с ним дурно, ему не нравились еда и слишком жесткая кровать. Вэнь Фу все пытались утешить. В то время я еще не думала, что эта авария могла как-то его изменить. Он страдал, оттого и капризничал.

Но потом к нему начали возвращаться силы, и он стал злым и безудержным. Он швырялся едой в медсестер и называл их шлюхами дьявола. Он обвинял докторов в тупости и говорил, что их нельзя подпускать даже к дохлым собакам. Он метнул судно во врача, который спас его жизнь. Он не желал принимать лекарство, и когда четверо медсестер пытались его удержать, высвободил руку и ударил одну из них так, что она чуть не лишилась зубов.

Однажды Вэнь Фу схватил медсестру за грудь, и на следующий день к нему приставили пожилую сестру. Он цапнул за грудь и ее тоже — ему было все равно!

Вскоре никто не хотел за ним присматривать. Это был и мой позор тоже. С одной стороны, он поправлялся, с другой, ему становилось хуже. Доктора говорили, что мой муж слишком слаб, чтобы его выписывать, и все еще не видит одним глазом. Тогда было решено привязать его за руки и за ноги к кровати, а мне велели убедить его взяться за ум.

Каждый день мне приходилось слушать, как он умоляет развязать его, забраться к нему в постель или раздеться. И когда я не подчинялась, он кричал на меня в полный голос, ругая и обвиняя в том, что я спала с другими пилотами. Он орал так громко, что слышали все, кто был в коридоре.

Я изо всех сил старалась удержать в сердце сочувствие к Вэнь Фу, но в глубине души не забывала, что вскоре он отправится в тюрьму. Я уже представляла себе спокойную жизнь, которая начнется у меня, когда мне не придется больше о нем заботиться.

Но в тюрьму он не сел. Цзяго не стал выдвигать против него обвинений. Оказалось, это Хулань его убедила не делать этого. Потом она объяснила, что сделала это ради меня:

— Я только сказала, что, наказывая мужа, он накажет и жену. Больше ничего.

Я долго ее благодарила: мне, дескать, очень стыдно, что ей пришлось приложить столько усилий, чтобы спасти меня и мужа от такой беды.

— Да я ничего не сделала, и Цзяго не сделал ничего, — сказала она. — А тебе надо забыть, что вообще что-то было.

Когда она так сказала, я поняла, что уж она-то ни о чем не забудет и что теперь я перед ней в долгу, который в свое время мне придется возвращать.

Конечно же, Хулань не знала, что натворила своим вмешательством и как я сожалею об этой ее услуге. И, несмотря на боль, я должна была проявлять благодарность. Это напомнило мне, как однажды в детстве Старая тетушка спросила, какая курица в нашем дворе нравится мне больше всего. Я выбрала ту, что ела у меня с руки, и тетушка приготовила ее в тот же вечер.

В общем, я раз за разом демонстрировала свою благодарность Хулань. Я заказывала кухарке ее любимые блюда и просила приготовить их так, как нравилось ей. Например, овощи держались на пару до тех пор, пока не теряли форму и вкус. Хулань ничего не говорила, и правильно: ни к чему было привлекать внимание к тому, что между нами происходило. Я велела горничной хорошенько убрать в комнатах Хулань и Цзяго, и опять она ничего не сказала. А несколько дней спустя я отдала Хулань большой отрез очень хорошей ткани, сказав, что мне не подходит ее цвет.

Конечно же, я слукавила. Эту ткань, бешено дорогую, замечательного персикового цвета, я выбрала за то, что она удачно оттеняла мою кожу. Отыскать нечто такое во время войны было почти невозможно.

— Мне этот цвет идет не больше твоего. — Хулань хмурилась, но ее рука уже поглаживала отрез.

— Бери, бери, — говорила я. — У меня теперь нет времени шить, раз мне придется ухаживать за мужем.

И Хулань приняла подарок без дальнейших протестов.