Замурованные. Хроники Кремлёвского централа - Иван Миронов

— Боря, ты сомневаешься?

— Короче, Олег рассказывал, что Серега просто тупой, ни во что не врубается. «Ты знаешь, — говорит, — что Миронов экстремист и евреев не любит? А я, — говорит, — очень хорошо отношусь к евреям». Во дебил! Он не Брюс, а Брус.

— Почему Брус?

— Потому что деревянный, — расхохотался Шафрай. — Одного не пойму, как такой дурак на таком бабле оказался.

— Ну, и за что вас любить? Взял и сдал мне Олежку с потрохами.

— Ты не милиция, тебе не западло.

— Что еще рассказывала эта живность?

— Что Кум вас с Серегой на работу к себе взял. А мне, говорит, не надо, у меня с деньгами все ровно. Одной недвижимости в центре на тридцать кислых зелени…

Срок мне продлили. Нервы сдали. Не дочитав до конца своего решения о продлении, судья услышал из клетки отборный мат в адрес свой и прокурора в сочетании с угрозами расправы. Бросив подполковнику юстиции — «пришли ко мне завтра следователя», судья быстро ретировался.

— Ты что творишь?! — взмолился адвокат, приникнув к аквариуму известковым лицом. — Это верная статья, верный срок.

— Да мне по хрену! — не унимался я. — Слышь ты, петух старый, куда пошел? Я еще не закончил! — орал я судье, слабо отдавая себе отчет о возможных последствиях.

— Иван! Считай, что на пару лет ты себе наговорил, — опустил руки защитник.

— Плевать! Уйду за отсиженным, — я потихоньку приходил в себя.

— Это не то отсиженное, — качал головой защитник.

На обратном пути в воронке столкнулись с Русланом, с которым вместе сидели почти год назад.

— Как сам? — обрадовался встрече Бесик. — Еще на «девятке»?

— Пока да. А ты?

— Сорвался с прожарки! Сначала на больничку соскочил, потом на общую «Матроску» переехал.

— Как удалось, Руслан?

— Меня на «девятке» к Олегу Пылеву посадили. Закусились мы с ним. Мне здоровьем с Пылем тягаться без толку. Здоровый, сука! А его на прогулку в наручниках выводили. Я дождался, когда мусора Пылю браслеты нацепили, и спокойно разбил ему голову. Два ребра вертухаи сломали мне сразу, еще одно — чуть погодя. Определили в карцер, где я тут же вскрылся, ну, а дальше — больничка и общий.

— Как сидится?

— Как в раю. Смотрю за хатой. Все есть. Кстати… — Бесик склонился к моему уху.

— Косяк будешь? Убойная шмаль.

— Нет. Спасибо.

— А гердос? У меня с собой.

— Не мажусь я этой мазью.

— И не начинай, — разочарованно посоветовал Руслан. — Бери косяк, не пожалеешь!

— На централ не затащу.

— Тоже верно, мороз дремучий, — сочувственно согласился Бесик.

Вскоре тех, кто с «Матроски», выгрузили. В автозаке остались пассажиры с «девятки» и транзиты на «пятерку».

Возле решетки — ближе к свету и воздуху сидели Шафрай и Погоржевский — «говорящая голова» в группе Френкеля. Богдан Погоржевский шел по делу об убийстве банкира Козлова как организатор. Сотрудничая со следствием, он не стеснялся в показаниях, ломая общую линию защиты, выстроенную банкиром.

Френкель выдвинул интересную, но авантюрную и рискованную версию произошедшего, по идее — классическую, в исполнении — оригинальную. Классика заключалась в том, чтобы загрузить находящегося в розыске и недоступного следствию. Им оказался Андрей Космынин, который должен был стать стрелочником между Френкелем и настоящими заказчиками убийства первого зампреда Центробанка. Выглядело это так.

В марте 2006-го Андрей Козлов подготовил доклад о выводе через банк «Дисконт» миллиардов долларов компаниями, близкими Кремлю, а также персонально заместителю директора Федеральной службы охраны президента генерал-лейтенанту Александру Бортникову и начальнику департамента экономической безопасности ФСБ. Как утверждает Френкель, именно спецслужбы через Космынина заказали Козлова банде Погоржевского, который в темную и по дешевке подписал под исполнение убийства «луганских ниндзя» — Половинкина, Прогляду и рулевого Белокопытова.

Погоржевский с сотоварищами работали и по другим заказам, в том числе на получение невозврата. Именно такой заказ через Шафрая они получили от Аскеровой, которой очень известный бизнесмен никак не мог вернуть три миллиона долларов. Когда Погоржевского взяли, он, чтоб спасти свою жизнь, решил свалить заказ Федеральной службы безопасности на хозяйку ресторана «Триш». В свою очередь Аскерова под милицейскими пытками оговорила Френкеля.

Надо отдать должное Леше Френкелю, который, спасаясь сам, пытался вытащить и стрелков, давших на себя признательные показания на предварительном следствии, предоставив им дорогих адвокатов и окружив заботой в тюрьме. В итоге расклад на скамье подсудимых получился таким: Погоржевский грузил себя и всех, Френкель грузил Погоржевского, а стрелки тупо шли в отказ, несмотря на прежние раскаянья, что в случае обвинительного вердикта обрекало их на максимальные сроки.

Единственный в деле, кому откровения специалиста по «неформальному» решению вопросов погоды не делали, был «пожилой еврей» Боря Шафрай, чье неведение относительно назревавшей мокрухи в суде казалось неоспоримым. Поэтому для Богдана Борис Самуилыч оставался единственным из подельников, с кем можно еще и поговорить. Хотя Шафрай предпочитал слушать, нежели высказываться. Но сгорбленный, осунувшийся Погоржевский с устало-обреченным лицом, похожим на жабью морду, согласен был и на монолог.

— Они же трактористы, — распалялся Богдан о Половинкине, Прогляде и Белокопытове. — Они так на воле не жили, как сейчас в тюрьме. Слаще морковки ничего не ели. На «девятке» посидели, о «Майбахах» заговорили. Я им говорю: вы у себя на мойке в Луганске хоть один «Майбах» мыли? Колхозники, мать их… Меня грузят, что жен их угрожал убить… Папу во Френкеле нашли, а когда у отца сто детей, то десятком дебилов можно и пожертвовать…

Вторник. После недолгих пререканий с самим собой, гулять или еще с полчасика покемарить, я лениво принимаюсь натягивать шорты. Компанию в топтании дворика под разрывы Россиянского фольклора типа «летящей походкой ты вышла из мая» мне составил Олег. По возвращению — обливание и быстрый завтрак в ожидании ознакомки. В полвторого заказали «с документами» Олега, через пять минут раздалось на «м». «С вещами!» — последовало продолжение.

Вот так, запросто, легко и безапелляционно меняется привычная жизнь, иногда казавшаяся даже приятной, привычной. Уходят в прошлое люди, ставшие близкими, почти родными.

«С вещами!» И нет другого слова, способного скоро и резко перелистать страницы отмеренного.

— Ваня, на свободу! — заполошил Серега, тряхнув меня за плечо.