Спасая Амели - Кэти Гольке

Куда труднее оказалось объяснить Амели грядущие перемены в ее жизни. Еще труднее было приучить ее тихонечко сидеть в одиночестве на чердаке или в шкафу – порой по нескольку часов подряд, если происходил обыск. Рейчел могла лишь отдаленно представить себе, какой страх будет охватывать девочку всякий раз без нее и Ривки.

Но потом Рейчел увидела, как легко и радостно чувствует себя с новой дочкой Лия, и поняла, что поступила правильно. Так будет лучше – лучше для всех.

Ривкины карие глаза лучились от радости теплым янтарным светом, а улыбка так сияла, что домашние только дивились происшедшей с ней перемене. Рейчел подумала: как хорошо, что Ривка оказалась в бабушкином доме. Женщинам трудно было удержаться от того, чтобы выражением лица не выдать: они сообща владеют некой тайной. Только бабушка выглядела огорченной.

Как и предполагала Рейчел, власти не разрешили разводить костры в горах, ссылаясь на строгие правила светомаскировки. Но жители были так возмущены отменой своего любимого празднества, что в поселке явно накалилась атмосфера и штурмбаннфюреру Шлику пришлось снизойти к их настойчивым просьбам. Решено было провести праздник в закрытом помещении, посвятив его фюреру и соблюдая правила светомаскировки.

Фридрих рассказал домашним, что лесничий Шраде, отец Оберлангер и даже бургомистр внесли каждый свою лепту в то, чтобы предоставить помещение для театрального представления и пригласить на праздник солдат и офицеров воинских подразделений, размещенных в самом поселке и поблизости от Обераммергау.

Среди жителей ходили слухи о том, что министерство пропаганды узнало о готовящемся празднике от иностранных журналистов, аккредитованных в Берлине. Рейхсминистр доктор Геббельс организовал командировку в Обераммергау бригадефюрера СС Шелленберга. Такой шаг давал надежду на улучшение отношений между властями и поселком, известным своими представлениями «Страстей Христовых», а теперь решившим почтить самого фюрера германской нации и штурмбаннфюрера СС. Поговаривали, что Геббельс в восторге от перспективы увидеть фотографии этого события на страницах мировой прессы, и уж конечно с нетерпением ждет, когда они появятся в центральной газете нацистской партии «Фёлькишер беобахтер».

Рейчел позволяла себе надеяться, что задуманная уловка удастся и явится тем выходом, который они так долго искали. Пока Герхард находился в Берлине, она сама вела занятия драмкружка, распределяла роли и разучивала с детьми тексты. Ну и что, если удалось провести всего два занятия? Зато Лия теперь смогла готовить представление, а Рейчел сумела лучше разобраться, где их может подстерегать коварная ловушка.

Но как бы ни увлекала ее мысль о побеге, он все же означал неизбежную и долгую разлуку с бабушкой, Лией, Фридрихом и Амели. Рейчел убеждала себя в том, что так будет лучше, что этого она ведь и хотела… да только сердце ее не поддавалось ни на какие уговоры.

Герхарда ничуть не удалось ввести в заблуждение. Он был не в восторге от запланированного мероприятия. Ни на минуту штурмбаннфюрер не верил, что поселок «Страстей Христовых» решил сделать ему подарок из глубочайшего уважения. Жители затравленно кланялись ему при встрече… а потом плевали вслед.

И все же Шлик не смог прийти к конкретным выводам о том, как и почему возник этот план, кто за ним стоит, какую цель преследует. Не похоже, чтобы он исходил от отца Оберлангера. Тот слишком боится, как бы наци не помешали проводить столь дорогие для него торжественные службы и обряды католической церкви. Он не осмелится дразнить офицера СС, который в любой момент может отправить его в концлагерь. Лия Гартман – серая мышка, которая дрожит, едва его завидев. Да и что сможет община Обераммергау показать такого, чего он уже не видел на репетициях, которые под руководством Лии выглядели довольно убого? Тем не менее ему не стоит вызывать неудовольствие такого обходительного на вид бригадефюрера Шелленберга или напрашиваться на то, чтобы жалобы на его, Герхарда Шлика, нежелание участвовать в мероприятии, одобренном наверху, дошли до самого Геббельса.

Герхард только что вернулся из Берлина, где получил нагоняй. Ему настойчиво «порекомендовали» продемонстрировать горячую благодарность в ответ на искренний подарок от немецкого народа. Представлялась отличная возможность положить конец бродившим среди жителей поселка слухам, да и подозрениям, высказываемым в рядах СС, о том, что он безумно влюблен в мертвую женщину – так безумно, что на глазах выживает из ума.

Во время нагоняя, который устроил ему бригадефюрер по указанию еще более высокого начальства, Герхард старательно изображал раскаяние и готовность выполнить любое задание. Но при этом всеми фибрами души чувствовал, что Рейчел Крамер жива и здорова, просто где-то скрывается. Может быть, и не в Обераммергау, но где-то поблизости, там же в Баварии. Об этом свидетельствовали не только фотография, но и хорошо известный ему факт: в юности – во всяком случае, до окончания университета, когда она приучилась к большей самостоятельности, – Рейчел Крамер неизменно искала прибежища от неприятностей в лоне семьи, хотя бы семья состояла только из одного отца, поглощенного научными экспериментами.

Мысль о семье вызвала у Герхарда следующую ассоциацию. Девочка на фотоснимке была очень уж похожа на Амели. Чем больше он вглядывался в фото, тем яснее видел это поразительное сходство, хотя и не понимал, откуда здесь взяться Амели.

Будучи в Берлине, Герхард посетил развалины клиники, в которой произошел взрыв, погубивший девочку. Он сумел отыскать уцелевшую сестру-хозяйку и подверг ее допросу. Та невнятно что-то бормотала – мол, все произошло так быстро, буквально через минуту после того, как клинику покинула его жена. Огонь бушевал неимоверно, а пожарные машины почему-то поехали не по тому адресу. Персоналу просто не хватило времени, чтобы вывести из здания всех пациентов. Медсестра выразила штурмбаннфюреру искренние соболезнования.

Шлик не счел эти сведения достаточно убедительными.

Будь на то его воля, Герхард арестовал бы старуху, фрау Брайшнер, и допросил бы ее сам. Как показали налеты на дом, убеждение не очень-то помогало, но если пытать на ее глазах внучку, это могло бы принести успех. Или же пытка старухи могла развязать язык молодой фрау Гартман. Да и упрямый резчик по дереву мог бы заговорить, увидев свою жену подвешенной на крюк. Шлику приятно было размышлять о таких перспективах, хотя он и не видел реальной возможности осуществить эти мечты под бдительным оком бригадефюрера.

Проезжая через поселок, Герхард приказал шоферу затормозить у мастерской резчика по дереву, а сам прогулялся по площади. Просто так – пусть местные своими глазами увидят, что он вернулся. Приятно было наблюдать за тем, в какой трепет он повергает каждого встречного. Кое-кто норовил побыстрее проскользнуть мимо, отводя глаза, но были и такие, кто выражал своим видом полную покорность, разве что хвостом не вилял.

Шлик приказал шоферу купить в магазине фунт сыра – одного из немногих продуктов, какие он покупал здесь, а не получал из Берлина. Когда Герхард возвратился к машине, шофер уже стоял по стойке смирно, держа в руке конверт.

– Это я нашел в машине, когда вернулся из магазина, штурмбаннфюрер, – доложил солдат, отдав честь.

Герхард посмотрел на конверт – полотняный, высшего качества, – на котором была написана только его фамилия. Почерк Рейчел он узнал сразу.

Шлик вскрыл конверт, и на него тут же пахнуло ее духами. Кровь быстрее заструилась по его жилам.

«Искренне сожалею, что прошедшие несколько месяцев оказались губительными для нас обоих – для всех нас. Но грядет новое начало, такое, которое позволит каждому из нас простить другого и – горячо надеюсь – получить прощение.

Наберитесь еще немного терпения. Считайте этот спектакль моим подарком для Вас, и он станет началом новых дней, дней счастья. Это лучшее, что могут предложить чудесные местные жители. С нетерпением жду той минуты, когда смогу увидеть Вас на спектакле.

После представления, когда все разойдутся, приходите за кулисы. Разочарованы Вы не будете».

Герхард дважды перечитал записку и улыбнулся. Записку он снова положил в конверт, а конверт спрятал в нагрудном кармане кителя. «Да, Рейчел, по такому случаю я доставлю тебе удовольствие – пусть все вокруг, в том числе и мое начальство, убедятся в том, что я был прав с самого начала. Повышение по службе привлекает меня куда больше, чем отправка на фронт. И, право, стоит несколько дней подождать, лишь бы Шелленберг увидел, как смиренно, по собственной воле, ты идешь ко мне. Я проявлю терпение ради такого случая, только не испытывай его слишком долго».

Герхард вошел в свой кабинет и увидел Максимилиана Гризера, который ожидал шефа. Юноша заметно нервничал.