Грибоедов - Екатерина Цимбаева

Например, пресловутые архивные юноши, служившие в Москве в архивах министерств без жалованья, ради простейшего продвижения в чинах. Безличные, бессловесные, безымянные, они едва заслуживали внимания, разве что выходили повесами. О них начальник одного из архивов, Павел Григорьевич Дивов, как-то удачно сострил, что их недостатки происходят оттого, что им с детства льстили все, от математического учителя до танцевального, а было бы полезнее послать их в манеж, потому что лошадь не льстит: неумелого тотчас сбросит. Во всяком случае, в искусстве верховой езды архивные юноши далеко уступали кавалеристам, были неловки в бальных залах, дичливы с дамами, рыхлы от неподвижности. В пьесе им не следовало бы и имени давать, чтобы не придать чрезмерной значимости, но как без имени? Назвать какой-нибудь русской литерой — ее придется прочесть как «г-н Наш» или «г-н Добро» — никакая фамилия не могла бы быть более «говорящей». А назвать латинской литерой — публика может счесть их иностранцами. Но все-таки фамилии они не заслуживают! Похожи на них были и пожилые, вечные юноши, неудачники, без семьи и пристанища, заядлые разносчики сплетен и скверных новостей, которыми привлекали к себе минутное внимание собеседников.

Среди молодых людей, как и среди девиц, непременно в любом поколении встречались те, кто не походил на большинство, кто проявлял новый образ мыслей и чувств, который, вероятно, только в следующем поколении завоюет всеобщее признание. Это были представители будущего, это был круг Грибоедова, его друзья, он сам, наконец. Ему казалось труднее всего объективно изобразить свою среду, не рискуя впасть в приукрашательство или встретить осуждение приятелей. Он предпочел бы выбрать героя из младших сверстников, не участвовавших в войне и оттого чувствовавших свою неполноценность и обиду на судьбу. Александр легко мог бы придать персонажу черты забавной раздражительности, присущие Кюхельбекеру или молодому Пушкину, их романтичность и восторженность. Но он был слишком к ним близок, чтобы судить, насколько они типичны, а в чем неизмеримо превосходят сверстников, помимо творческого гения. Выбор представителя молодого поколения он пока отложил.

29 апреля 1823 года Бегичев женился. Грибоедов явился на свадьбу в самом веселом расположении духа. Перед венчанием священнику вздумалось дать молодым наставления в семейной жизни, и Александр, желая рассеять скуку, еле слышно перетолковывал на ухо Степану эту речь — каждое напыщенное или пустое выражение он доводил до предела, превращая в пародию на самое себя. Бегичев едва сдерживался, чтобы не расхохотаться в церкви. Однако долгая церемония, запах благовоний, монотонные звуки песнопений утомили Грибоедова. Он замолчал, в какой-то момент ему стало мерещиться, что он присутствует не на свадьбе, а на похоронах. Эти мысли удручили его — на Востоке их восприняли бы как дурное предзнаменование. Он с трудом удержал венец над головой Степана. Тот заметил бледность друга: «Что с тобой?» — «Глупость, мне вообразилось, что тебя отпевают».

Наконец всё счастливо закончилось. Бегичев недели на три заперся у себя, принимая только по необходимости родственные визиты. Грибоедов отдался развлечениям, которые предоставляла москвичам установившаяся теплая погода. 1 мая, спустя долгие годы, он съездил с дядей, Марией и Сонечкой в Сокольники и нашел там мало перемен: только поезда графа Орлова уже давно не было, за смертью старого вельможи. Целый месяц Александр ежедневно бывал в свете — на всех балах и праздниках, куда Настасья Федоровна вывозила Марию, на всех пикниках и дачах у знакомых и малознакомых. Даже Бегичев заметил перемену в образе жизни друга и как-то с неудовольствием указал ему на несерьезность и даже странность подобного поведения. Но Грибоедов спокойно отвечал: «Не бойся! время мое не пропадет». Бегичев про себя решил, что Александр изучает типы, которые мог бы использовать в пьесе, и перестал возражать. Так оно, в общем, и было, но Грибоедов не наблюдал жизнь со стороны, а искренне веселился, стремясь прежде всего стереть в памяти персидские страдания.

Впрочем, он вернулся из Персии, полный не только поэтических замыслов. В Москве ему встретился Александр Всеволожский, брат Никиты, такой же музыкант и богач, но характером не буян и повеса, а человек спокойный, солидный и предприимчивый. От предков-золотопромышленников он унаследовал не только заводы, промыслы и земли, но и жажду приумножать капиталы, однако не нещадным порабощением крестьян и работников, а смелыми, авантюрными затеями. Всеволожский очень заинтересовался рассказами Грибоедова о богатствах Грузии и Персии, текущих в карманы англичан, хотя Россия к этим странам ближе и может быть им намного полезнее. Вдвоем они положили основать компанию по торговле с Персией: Всеволожский должен был найти вкладчиков с деньгами, Грибоедов — обеспечить участие персидской стороны. Они втянули в дело француза Шарля Эттье, прежде служившего офицером в Иране, в котором Грибоедов увидел идеал усердного и исполнительного комиссионера. Летом Всеволожский отправлялся по своим делам на нижегородскую Макарьевскую ярмарку и звал Грибоедова с собой. Тот обещал. Дома ему жилось скверно. Семейство, как всегда, собиралось в Хмелиты, но Настасья Федоровна ежедневно по многу раз напоминала сыну о необходимости возвратиться к Ермолову. Александр, однако, не собирался этого делать и просил о неопределенном продлении отпуска для поездки на лечение за границу без сохранения жалованья. Нессельроде, через ходатайство Ермолова, просьбу уважил. И Грибоедов с легкой душой уехал пока вслед за Бегичевым в его тульское имение (тем более что опять остался без всяких средств). В родном доме он получил один-единственный подарок: камердинера взамен умершего Амлиха. Им стал юный сын преданной служанки семьи, Александр Грибов, выбранный хозяином за веселый нрав и забавное сходство имен. Грибоедов сразу же его отчаянно разбаловал и обращался с ним почти по-приятельски, а не как со слугой.

Деревня Бегичева Лакотцы располагалась не очень живописно — в низине, на берегу какого-то ручья. Александра встретили необыкновенно радушно. Он предполагал пробыть здесь только несколько дней и уехать в Нижний, что-бы не мешать молодым, но Степан и слышать не хотел о его отъезде. Места в доме всем хватало; кроме Грибоедова, сюда приехал Дмитрий Бегичев с женой; однажды заехали навестить Жандр с Варварой Семеновной, но надолго не остались: Миклашевич показалась такой старой и вздорной на фоне жен Бегичевых, что все с радостью расстались с нею.

География окрестностей была впечатляющей. В одном дне пути находился Липецк, и семейство Бегичевых несколько раз за лето непременно ездило туда попить воды и повеселиться. Конечно, лучшее общество уже не приезжало сюда, но дворяне соседственных имений оставались верны Липецку: в их глазах он имел одно достоинство — близость. Грибоедов, наслышавшись издавна об этом курорте, побывал там. Галерея и зала для пьющих воды, собор, бани и особняки, построенные едва пятнадцать — двадцать лет назад, еще не успели обветшать, целебные источники исправно извергали железистые воды, но городок портили какие-то рвы, прорытые неведомо зачем Петром I, и оружейные заводы, им же основанные. Грибоедов надеялся встретить здесь Степана Жихарева или кого-нибудь из петербургских знакомых, но не случилось.

На полпути к Липецку лежала Лебедянь — Бегичев обещал другу съездить туда в сентябре на знаменитую конскую ярмарку. Там можно будет повидать степных помещиков, офицеров-ремонтеров, барышников и цыган со всей страны. Туда-то Жихарев и все любители лошадей явятся всенепременно, а кроме них — бесчисленные купеческие семьи, московские модистки и лавочники с залежавшимся товаром, картежные шулеры и куча всякого сброда. И незачем Грибоедову будет тащиться к Всеволожскому в Нижний — тот с делами и без него управится, а полюбоваться ярмарочной кутерьмой и балаганами можно будет и в Лебедяни.

Наконец, совсем рядом с Лакотцами расстилалось Куликово поле — незасеянный, незастроенный памятник великого прошлого Руси. Погожим днем верхом, чтобы не тащиться в экипажах по пыльной дороге, хозяева с Грибоедовым поехали на него взглянуть. Оно оказалось очень обширным; кругом, куда ни посмотришь, не видно конца, и зелень травы сливалась у горизонта с голубизной неба. Местные жители считали, что в самом центре поля есть большая яма, которая во времена, когда здесь кочевали татары, была кладовой с железными створами и служила для хранения отнятых у русских денег; потом эта кладовая обвалилась, заросла травой и затерялась в бескрайних просторах поля. Грибоедов загорелся идеей ее отыскать, но братья Бегичевы его отговорили: во-первых, было, на их взгляд, жарко (они ведь не сидели пять лет в Персии!), а во-вторых, в отрочестве они изъездили все поле, но ничего не обнаружили, даже наконечников Мамаевых стрел. Грибоедов жалел, что с ним нет сестры, но молодая хозяйка понимала, что нельзя пригласить Марию и Александра без их матери, не нанеся той оскорбления, а Анна Ивановна отнюдь не желала начинать семейную жизнь ссорой с влиятельной и вредной старухой. Александр сперва порывался отправиться к Всеволожскому, но вскоре неспешное течение чудесных летних дней заставило его забыть об отъезде. Он столько разъезжал в последние годы, и так приятно было никуда не спешить, не думать ни о каких делах: «Любезный друг. Пишу тебе из какого-то оврага Тульской губернии, где лежит древнее господское обиталище приятеля моего Бегичева. Опоздавши выездом из Москвы, чтобы сюда перенестись, я уже предвидел, что не поспею к тебе в Нижний; однако думал выгадать поспешностию в езде время, которое промедлил на месте. Ничуть не так. Отсюдова меня не пускают. И признаюсь: здесь мне очень покойно, очень хорошо. Для нелюдима шум ярмонки менее заманчив… Коммерческие наши замыслы тоже рушились, за безденежием всей компании. Сговоримся в Москве, склеим как-нибудь, коли взаимная выгода соединит нас, право это хорошо, а если нет: утешимся, взаимная, добрая приязнь давно уже нас соединила, и это еще лучше. Прощай, любезный Александр; не замешкайся, будь здоров, помни об своем милом семействе, а иногда и обо мне. Верный твой А. Грибоедов».