Жрица моря - Дион Форчун

Потом я начал рассказывать, как выглядела эта земля в древности, показав ей узкую полоску крошечных застоявшихся озер — все, что осталось от древнего русла реки Дик. Как и Морган, она тут же отметила прямую четкую линию причальных стенок вдоль старого русла; тогда я рассказал ей о пещере на холме Белл Ноул, о жрецах, морских жертвоприношениях и древнем веровании — и она слушала меня, широко раскрыв глаза и затаив дыхание, совсем как двухлетний ребенок. Меня же мой собственный рассказ нисколько не взволновал. Хотя это было последней темой, на которую я мог говорить трезво и хладнокровно, я уже чувствовал, к чему приду в результате этого разговора; все это вновь начинало интересовать меня, я пробуждался и как бы заново обретал себя — так же, как это было с Морган. Ко мне вернулся былой энтузиазм, и я сказал Молли, что Морган оставила мне целую библиотеку книг и рукописей, которую мы безусловно разберем, лишь только устроимся на ферме; я добавил, что среди этих книг должно быть немало интересного. Я говорил о том, как внутренним зрением видел пещеру на Белл Ноул, и о том, как наблюдала ее Морган в своем кристалле; потом я показал ей небольшое ущелье на склоне холма, где, по моему разумению, скрывалась пещера. Невероятно заинтригованная, она тут же спросила меня, не можем ли мы купить тот участок земли и заняться раскопками? Я ответил ей, что не стоит будить лихо, пока оно тихо, что пещеры этой с меня уже достаточно, и рассказал о том, как пережил в ней свою преждевременную кончину.

Тут я почувствовал, что дал промашку, хотя не думаю, чтобы Молли, милая и благородная душа, оценила это именно так. И я рассказал ей, что Жрица Моря в тот миг была для меня не конкретной женщиной, а воплощением всех женщин — некое обезличенное представление женского начала, с помощью которого мужчины идеализировали женщину как богиню.

Молли странно посмотрела на меня.

— Но ведь именно это она писала в своем письме. Она сказала, что мне следует подумать о себе как о деперсонифицированном представлении женского начала.

— Да, именно это она имела в виду, — напряженно подумав, заключил я.

Тут мы услышали гонг, доносившийся снизу из кухни фермы. Мы начали спускаться, но Молли неожиданно поскользнулась на покатом скользком склоне; я подхватил ее под руку, чтобы поддержать, и мы вдвоем съехали вниз.

— Батюшки! Никак морской воздух идет вам на пользу, миссис и мистер Максвелл! — пропищала молоденькая горничная, встречая нас на пороге.

— А то как же! — пропищал я ей в ответ.

Если бы я не был таким застенчивым, то непременно поцеловал бы Молли — она просто сияла, впервые накрывая на стол в собственном новом доме. И все-таки мне удалось шлепнуть ее сзади, весьма спонтанно и ни на что особенно не намекая.

Позже вечером я жадно накинулся на бумаги Морган. Больше года они лежали взаперти в одной из неиспользуемых пристроек фермы Третоуэнов, и раньше я чувствовал, что не в состоянии заставить себя прикоснуться к ним. Теперь же я жаждал этого, ибо они уже не напоминали мне о моей невосполнимой утрате — они, скорее, были весточкой от друга. Среди рукописей я нашел слова песни, которую она неоднократно пела мне. Были там и другие песни, которых я никогда не слышал. Показав все это Молли, я рассказал ей о странной церемонии, которую затеяла Морган перед тем, как уйти навсегда; при этом я напел ей по памяти мелодию той самой песни. Это была очень странная мелодия; она состояла всего лишь из нескольких нот, изменявшихся на четверть тона — всего лишь пара коротких музыкальных фраз, повторявшихся снова и снова с разной акцентуацией, — и все же она захватывала! Это было именно то, что Киплинг называл «научной вивисекцией пока еще живого нерва»! Это была самая настоящая мантра, только на западный манер.

Мы разговаривали почти до часу ночи. Я повествовал Молли о древней Атлантиде, о том, как там воспитывали жриц, не заботясь об их наклонностях, и о том, как их отпускали в мир после подготовки. Я рассказывал об отношении Морган ко всему этому — о том, что она считала силу более важной, чем личность. Я сообщил Молли, что сам такого уровня не достиг и вряд ли когда-нибудь достигну, хотя мне понятно то, что сила и личность как минимум равны. У меня хватило такта не сказать ей о заключении, к которому я пришел во время нашей беседы, а именно: что поддельная Афродита из кондитерской лавки вполне могла служить передатчиком такой силы, хотя определенно не способна любить, тогда как Молли была именно личностью, способной к этому чувству (хотя передатчика силы из нее бы не вышло). Меня поразила мысль о том, что на полках кондитерской пылится уже второе поколение таких созданий.

Однако Молли сама заговорила об этом.

— Думаю, что я получила слишком камерное воспитание, — сказала она. — Лишь прочитав ее письмо, я поняла, что для мужчины можно сделать нечто большее, чем просто любить его и заботиться о нем.

— Это большой мой недостаток, — добавила она со вздохом. — Мне жаль, что меня воспитывали слишком тщательно.

Теперь в руках у меня был ключ. Продавщица конфет, одного взгляда на которую было достаточно, чтобы понять, насколько дурно она была воспитана, тем не менее знала, как продать товар; Молли же и ее мать не знали этого. Миссис Коук знала явно не больше дочери, поэтому-то она и не смогла удержать своего мужа; именно это незнание и было причиной того, что мать Молли была не в состоянии передать дочери это умение, так что ребенок родился, по выражению Хевлока Эллиса, эротически безграмотным. Я свято верю, что это передается в виде инстинкта — подобно тому, как даже маленькие котята уже умеют ловить мышей; если же держать малыша подальше от всего этого, то есть риск воспитать в нем состояние хронической девственности, с которым уже ничего не поделаешь — вот почему люди, подобные старине Коуку, с головой погружаются в соблазны кондитерских лавок, за что и бывают заклеймены развратниками. В то же время у каждого из них были свои проблемы. Единственно необходимым был сборник рисунков Маэ Веста, предназначенный бабушке Молли; но сейчас это уже не было практически ценным решением.

Не знаю почему, но у меня не было никакого таланта к подобным картинкам; вскорости я просто буду сидеть на задворках кухни, почитывая грошовые бульварные романчики как заменитель картинок, хотя должен признать, что такая литература изрядно повысила уровень женской аморальности.

Тут меня осенило, что о Молли можно сказать то, о чем Морган говорила сухо и без подробностей: что эмоциональная инициатива должна исходить от женщины, следовательно, скромная женщина — это женщина, лишенная таковой инициативы. Безусловно, это может быть способом ее защиты от нежелательных признаков внимания, но женщина, постоянно пребывающая в состоянии скромности, никогда не возьмет свою взятку в брачной игре. По-моему, именно это имел в виду Джордж Роуби: женщину такого типа можно спокойно оставить на скамейке Гайд-Парка, отправляясь куда-нибудь выпить; будьте уверены, что, возвратившись, вы найдете ее там, спокойно ожидающей вас. Кому нужен такой тип женщины? И зачем она нужна самой себе, бедняга? В конце концов, в жизни приходится нанимать кухарку, уборщицу или хотя бы раз звонить в медицинскую службу, чтобы вызвать сиделку: но зачем же на них жениться? Думаю, что в течение всей жизни я бы не нашел ни сил, ни времени, чтобы объяснить это Молли; и тем не менее объяснить это было необходимо. Как будто прочитав мои мысли, она спросила меня: