Гражданин Города Солнца. Повесть о Томмазо Кампанелле - Сергей Львов

Коль скоро государство создано на основе философских умозаключений, значит, и управлять им должны самые образованные и самые мудрые. Высшие правители Города Солнца обладают познаниями во всех необходимых науках. Верховный правитель — самый мудрый из всех. Солярии зовут его Солнцем. При нем состоят три соправителя: Мощь, Мудрость, Любовь. Они хорошо осведомлены в военном деле, свободных искусствах, ремеслах и науках, заботятся об учебных заведениях. Советчики Мудрости — Астроном, Космограф, Геометр, Историограф, Поэт, Логик, Ритор, Грамматик, Медик, Физик, Политик и Моралист. Радостно перечислять эти науки, зная, что он в каждой из них сведущ, по праву стал бы в Городе Солнца мудрым советчиком правителей, а может быть, и одним из них!

Должностные лица Города Солнца называются Великодушие, Мужество, Целомудрие, Щедрость, Правосудие, Усердие, Правдолюбие, Благотворительность, потому что именно об этих прекрасных качествах должны они постоянно заботиться. Не забыл ли он чего важного? Забыл. Обитатель темной тюремной ямы записывает, что в Городе Солнца, государстве его мечты, особое лицо будет заботиться о бодрости духа граждан, и станут именовать его Бодрость, а особое — о веселости, и имя ему будет Веселость. Бодрость и Веселость — устои государства. Какая прекрасная мысль, Кампанелла!

Глава LXXVI

Без малого четыре года провел Кампанелла в подземной камере Замка Святого Эльма. Они остались бы в памяти тусклым сумраком, сыростью, смрадом, холодом, приступами отчаяния, когда бы не работа. Писание, когда можно было писать, обдумывание, когда писать невозможно. Он был убежден: все им написанное издадут после его смерти. Но он страстно мечтал, мечтал, как о чуде, чтобы труды его были изданы, покуда он жив. Особенно его трактат о Городе Солнца. Знал, чувствовал, верил: есть люди, которым нужны его мысли.

Иногда ему вспоминались опыты, которые показывал ему делла Порта, и еще больше те, о которых он рассказывал ему. И Кампанелла написал, что в Городе Солнца есть удивительные суда. Они ходят по морю без помощи весел и ветра. Их приводит в движение совершенный механизм.

Неудивительно, что солярии совершают далекие плавания. И не для наживы, а чтобы познакомиться с разными народами и странами. В этих путешествиях они постоянно допытываются, нет ли где-нибудь народа, который бы вел жизнь еще более похвальную и достойную, чем они, и у которого можно было бы поучиться.

В тесной камере, в глухой тишине каземата у него возникла столь необычная мысль: «Они уже изобрели искусство летать — единственно, чего, кажется, недоставало миру, а в ближайшем будущем ожидают изобретения подзорных труб, при помощи которых будут видимы скрытые звезды, и труб слуховых, посредством которых слышна будет гармония неба».

Однажды к Кампанелле в необычный час вошли надзиратели и солдаты:

— Собирайся!

Стражники обступали его таким плотным кольцом и заставляли так быстро идти, что он почти ничего не разглядел, только почувствовал — пахнет рыбой, солью, водорослями, значит, близко залив. Морской воздух ударял в голову, как вино. На берегу ждет многовесельная лодка. Кампанеллу грубо толкают: «Садись в середину!» Гребцы смотрят на него равнодушно. Они не знают, кого везут. Они будут умело и равнодушно взмахивать веслами, даже если стражники на их глазах выбросят его в воду. А вода — глаз не оторвать. Густо-синяя, с прозрачными комками медуз. Перед лодкой мелькнуло черное тело дельфина и ушло в воду. Огромные белые птицы — Кампанелла забыл, как они называются, — на распахнутых крыльях парят над водой, стремительно падают вниз, чтобы схватить рыбу. Он не может отвести взгляда от искрящихся капель воды — они срываются с весел, когда гребцы поднимают их, от парусов над водой — белых и оранжевых, от высокого неба и глубокой воды. Весеннее солнце сияет над морем. Сверкает синяя вода. Дует теплый ветер. Он не солью пахнет, не водорослями, не рыбой. Он пахнет свободой! Огромный горизонт расстилается перед глазами Кампанеллы. У него кружится голова. Сколько времени не был он под таким солнцем, не дышал таким воздухом, не видел такого моря, такого простора. Сердце не выдержит! Разорвется.

Тут с правого борта показывается маленький остров. А на нем тяжко громоздится почти квадратная крепость, устрашающе мрачная, грузная, с зубчатыми стенами, почти без окон. Гребцы дружно поднимают весла. Вода стекает с них прозрачными крыльями, в которых загорается радуга. Лодка подходит к берегу. Два гребца выпрыгивают из нее в воду, вытягивают нос на песок, привязывают веревкой к столбу.

— Выходи! — слышит Кампанелла приказ.

Только что было море, солнце, ветер в лицо, птицы над головой. И опять — камера, тюрьма: Кастель дель Ово.

На новом месте Кампанелла занемог. Он не в подземелье, как в Замке Святого Эльма, и камера его не столь тесна и темна, как там, и через решетку врывается морской воздух и слышен прибой. А у него обмирало сердце и перехватывало дыхание. Неужто он так привык к своей яме?

Потом отдышался, огляделся, стал различать звуки, доносившиеся в камеру. Звяканье лодочных цепей, иногда пение рыбаков, скрип колес на мосту. Но громче этих мирных звуков — топот солдатских сапог на крепостной площади. Иногда среди ночи — стоны и вопли. Сколько лет преследуют его ночные голоса терзаемых.

Здесь Кампанелла с изумлением заметил в себе перемену. Что бы ни происходило с ним до сих пор, он писал стихи. О земле и о небе. О счастье, к которому стремился, и о бедах, что обрушились на него. О милых друзьях. О великой мудрости и о страшном неразумии мира. О пытках, которые перенес. О женщинах, о которых мог только мечтать. О своих надеждах. Надеждах, несмотря ни на что.

Но здесь, в новой тюрьме, не такой страшной, как прежняя, он перестал писать стихи. 1608 год был отмечен тремя событиями в жизни Кампанеллы. Ему исполнилось сорок лет. Его перевели в Кастель дель Ово. И он перестал писать стихи. Словно лопнула какая-то струна в душе. Что сказал бы Пьетро Понцио, собиравший каждую стихотворную строку, написанную им, узнай он, что Кампанелла больше не пишет стихов? Как бы он горевал! Но где Пьетро и как он может узнать об этом? Кампанелла больше не пишет стихов. Этого его враги добились. А ведь когда-то, размышляя над трактатом «Поэтика», он пришел к убеждению, что для человека писание стихов столь же естественно, как пение — для птицы, что поэзия восходит к такой же древности, как речь человеческая, и столь же необходима. Теперь поэзия покинула его.

Тем неистовее трудился он над научными сочинениями. Теперь его мысли были обращены к физике и медицине. Все, о чем когда-то толковали они в домах дель Туфо и делла Порта, обступило его. Беседы с Соправия и Кларио пришли на ум. Вспомнились и недолгие встречи с Галилеем и Бруно. Единственным пособием в этих трудах была его память. Он писал упорно, заставлял себя быть осторожным, чтобы не дать оснований вновь обвинить себя в ереси, но, увлекшись, забывал об осторожности. Смолоду мечтал он создать универсальный свод всех наук. Теперь он принялся за эту задачу…

Кампанелла был надолго вырван из жизни. А жизнь продолжалась. Великое время универсальных гениев, какими была славна эпоха Возрождения, ушло в прошлое, натурфилософы — Телезий, Бруно, да и Кампанелла — должны были уступить место ученым, которые не только размышляют и рассуждают о природе, но ставят опыты, делают вычисления. Да, Бруно и Кампанелла не ставили опытов над физическими телами. Жизнь поставила опыт на них самих, и они показали миру, что может выдержать человек. О приборах для этих опытов позаботилась инквизиция. Кампанеллу выхватили из потока движущегося времени, и оно ушло вперед, а Кампанелла, говоривший о строении мироздания, но ни разу в жизни не глядевший в телескоп, остался позади. Его враги преследовали в нем бунтовщика и еретика. Вырвав его из жизни, они не думали, что вырывают его из науки. Но то, что они отняли у человечества, отняв Кампанеллу у науки, им не забудется и не простится. История не знает сроков давности…

Надзиратели докладывали начальству — Кампанелла пишет. Иногда написанное отбирали. Кто-то где-то просматривал исписанные листы. Кто и где, он не знал. Когда ему первый раз небрежно швырнули то, что он писал и что считал отнятым безвозвратно, он испугался. Уж не считают ли его мертвым, а его писания безобидной забавой? Он не знал, что в его камере скрещиваются, сталкиваются противоборствующие влияния. Вдруг вице-король — князь Беневенте, сменивший графа Лемоса, — получает послание одного из немецких князей, который просит помиловать Кампанеллу, а если это невозможно, смягчить его судьбу. Отмахнуться от такого послания не позволяют интересы высокой политики. О помиловании не может быть и речи. На мелкие поблажки — в ответе они изображены великими благодеяниями — можно пойти.