Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 7. Статьи, очерки, юморески - Карел Чапек

В более широких литературных масштабах Пушкин является для меня великим и вечным коррективом к русскому реализму. Этим я не хочу сказать, что существует какое-то противоречие или диссонанс между стихами Пушкина и, например, «Мертвыми душами», но там, где русский реализм учил нас всех видеть и наблюдать жизнь, познавать человека и проникать в его душу так глубоко, что становилось страшно, за этой безграничной картиной жизни не переставал звучать нежный и трогательный, мелодичный и опьяняющий голос поэзии: это был Пушкин. Без Пушкина великой русской литературе недоставало бы чего-то вроде четвертого, бесконечного измерения; ей недоставало бы таинственного волшебства, лирического контрапункта, музыкального аккомпанемента, гармонической примиренности или… не знаю, как еще об этом сказать. Вся Русь заключена в этом реализме, вся русская душа заключена в Пушкине, то и другое вместе создают литературу, я бы сказал, космическую.

*[280]

Воспитание чувств[281] 

© Перевод И. Порочкиной

Роман, с которым чешские читатели знакомятся впервые, написан двадцатичетырехлетним автором о двадцатилетних. К той же теме под тем же названием Гюстав Флобер возвращается еще раз спустя четверть века, имея за плечами немалый жизненный и литературный опыт («Госпожа Бовари» и «Саламбо»). Первый вариант романа лежал неопубликованным в бумагах, относящихся к юности Флобера, второй прошел через Страшный суд авторской самокритики и по выходе в свет (1869) был встречен холодным непониманием или вовсе неприязненно. Сейчас, когда мы сравниванием оба текста этого самого крупного романа Флобера, кажется, что тогда, в 1869 году, произведение молодого Флобера нашло бы более благодарных читателей, чем произведение зрелого автора. Широкий поток чувственной экзальтации, неудержимо струившийся по страницам его первого «Воспитания», вероятно, смыл бы горечь, пронизывающую душу двадцатилетнего поэта. Первое «Воспитание» не ведает еще ничего, кроме любви и искусства. Это две романтические мечты, которые на глазах у читателей, все воспринимающего сквозь призму собственного жизненного опыта и не без внутреннего согласия, увядают, обманутые и никчемные. Но во втором «Воспитании» круг жизненных разочарований несравненно шире, в него включается общественная и политическая жизнь Франции накануне 1848 года и Второй империи, и фиаско тут терпит отнюдь не любовь. Напротив, любовь Фредерика и госпожи Арну — единственное, что остается неприкосновенным после этого «воспитания», которое подорвало веру в политические идеалы, в практическую деятельность, в успех, в дружбу, в человека, в самое жизнь. Это второе «Воспитание» подвергает читателя труднейшему экзамену — нелегко примириться с этим романом, и французская общественность этого экзамена действительно не выдержала. Должно было пройти время, пока роман оценили по достоинству… По прошествии длительного времени его печаль уже не ранила так больно.

В первом «Воспитании» Флобер рассказывает о негре, возвращающемся в Америку; он плывет без гроша в кармане, прислуживая пьяному капитану, и при малейшей возможности норовит задать храпака. «Отец продал его за фунт гвоздей. Он приехал во Францию в качество слуги, украл платок для горничной, которую полюбил, и его сослали на пять лет на галеры. Он добрался из Тулона до Гавра пешком, чтобы повидать свою возлюбленную, не нашел ее и теперь возвращался в страну подневольных негров.» Он тоже прошел через свое «воспитание чувств».

Вот смысл «воспитания чувств»: безжалостный урок жизни, жестокое несоответствие между действительностью и тем, что есть в человеке возвышенного, благородного, молодого; горестная утрата мечты, разочарование в любви и в себе самом, превращение под ударами жизни в заурядного тусклого человека, вторжение глупости и скверны в цветник вдохновенной юности, полной энтузиазма; горечь, ложь, развенчание иллюзий и неудовлетворенность, унижение и порабощение — все, что рождается в результате романтического разлада между действительностью и мечтой. Многие романисты и поэты выражали этот разлад, но лишь Флобер придал ему черты роковой неизбежности. Любой из нас, вероятно, прошел или пройдет через подобное «воспитание чувств», но когда испытание останется позади, скажет: «Да, тогда я был молод, полон несбыточных надежд, веры и оптимизма, пассивной мечтательности и бесплодного воодушевления; но, слава богу, жизнь открыла мне глаза и избавила от ненужных иллюзий».

Вот этого «слава богу» уста Флобера не произносили никогда. Не за что воздавать хвалу господу богу. Вы утратили благородную доверчивость и оптимизм юности, вы безвозвратно лишились того лучшего, с чем вступали в жизнь. Это невосполнимая утрата и подлинное обнищание. С этого момента вам грош цена, и с точки зрения флоберовского фатализма нет иного выхода, кроме как погрязнуть в повседневном ловкачестве, сытом довольстве, косности, мерзостях практической жизни или навеки отшельнически и бездеятельно замкнуться в кругу своих обманутых мечтаний, без проблеска надежды и возможности искупления. Как видите, перспектива не столь уж радужная, но самое горестное заключается в том, что именно лучшим из лучших, людям с чистой душой, исполненной энтузиазма и любви, суждено пройти через подобное «воспитание чувств». Люди ограниченные, мелочные, всякого рода проходимцы, карьеристы, лакейские души, лишенные гордости и пыла, откормленные эгоисты, сибаритствующие рутинеры, дельцы, не гнушающиеся ничем, — целое племя людишек мелких и дурных, живописуемое Флобером с такой страстной и горькой силой, — все они могут быть счастливы в этом мире, который их, но только их одних, щадит и не подвергает искусу «воспитания чувств». И лишь богато одаренным природой уготованы тяжелейшие потери.

Уже первое «Воспитание» пронизано авторским пессимизмом. Дерзкие стремления и мечтания юности связывают двух приятелей, Анри и Жюля, но жизнь разлучает их. Более удачливый Анри приезжает в Париж, он любит, любим, его ждет исполнение всех желаний; однако и эта удачливость — тоже своего рода «воспитание». Приходит скука, беспокойство, материальные затруднения, и, наконец, Анри расстается со своей первой любовью превосходно «воспитанным»: он знает свет, понимает, что выгодно, удобно и нужно для достижения успеха. «Благовоспитанный, доброжелательный к окружающим, являвший в глазах общества образец благородства, он стремился тем не менее спать со всеми женщинами, использовать в своекорыстных целях всех мужчин и сгрести все золото в свои карманы», короче, был «весьма славный малый». Зато преждевременно разочаровавшийся в любви Жюль, распрощавшись с честолюбивыми надеждами, не познав удовлетворения, остался верен своим художническим идеалам, о воплощении которых он уже и не помышляет. Жюль ведет «воздержанный и добродетельный образ жизни, грезя о любви и наслаждении; он не столько хочет умереть, сколько не хочет жить. Величайшими радостями для него являются заход солнца, шорох ветра в лесу, пение жаворонка на заре. Построение фразы, звучная рифма, склоненный профиль, старинная статуя, складка платья надолго приводят его в экстаз». Но это не может нарушить унылого однообразия его жизни. Это — духовная обломовщина, бесконечное и бесцельное мечтательство, которому он предается наедине с самим собой. Удовлетворенность и неудовлетворенность одинаково приводят к неизлечимому разочарованию в жизни. Так чувствует двадцатичетырехлетний Флобер.

Это фатальное чувство не покидает Флобера и тогда, когда на пороге своего пятидесятилетия он пишет второе, настоящее и совершенное «Воспитание чувств». Да, он созрел как художник, для него уже не существует искусства без глубокого, скрупулезного изучения материала, без максимальной объективизации, без строгой самодисциплины реалиста и стилиста в одно и то же время. Но романтические раны его молодости отнюдь не исцелены. Напротив.

И вот теперь начинающий жизнь Фредерик является в Париж, оставив в провинции юность, полную мечтаний, и товарища, разделявшего с ним его жизненные планы. На его долю тоже выпадает любовь. И тоже не приносит удовлетворения: прекрасная, добродетельная, любящая и понемногу стареющая госпожа Арну навсегда останется для него лишь мечтой, идеалом жизненного счастья, несбыточной грезой. Тщетно ищет он утешения и забвения в объятиях другой возлюбленной, в политике, в карьере, в богатстве. Отовсюду он выносит лишь безграничное разочарование, и жизнь его делается еще более бессодержательной. Зато его друг Делорье, адвокат, некогда мечтавший о научном поприще, затем — о социализме, не единожды разочаровывавшийся и ожесточавшийся, внутреннее травмированный, превращается в человека действия. Он изменяет самому себе, своим принципам, своему другу, делает головокружительную карьеру, но так же, как напрасны мечта и идеал, напрасно и действие, напрасна измена, напрасен успех. Опять опускаясь ступенька за ступенькой, изношенный, всего лишившийся, жизнедеятельный Делорье находит свою последнюю радость в совместном с Обломовым-Фредериком воскрешении их общего наивного мальчишества, поры их иллюзий.