Дживс и Вустер (сборник) - Пэлем Грэнвилл Вудхауз

и вы услышите: «Вы только гляньте на этого кретина Спода в футбольных трусах – чучело, форменное чучело! Такое уродство разве что в кошмаре приснится!»

Он безуспешно силился что-то произнести.

– А! – наконец вырвалось у него. – Ха! Ну что ж, я займусь вами позже.

– А я займусь вами сейчас, – молниеносно парировал я и стал закуривать сигарету. – Спод, – сказал я, снимая маскировку со своих батарей, – мне известна ваша позорная тайна!

– А?

– Я все знаю о…

– О чем вы знаете?

Я умолк именно для того, чтобы задать этот вопрос самому себе. Можете верить мне, можете не верить, надо же было случиться такой незадаче, чтобы в этот решающий миг я напрочь забыл имя, которое назвал мне Дживс и которое должно было служить магическим заклинанием против этого бандита. Я даже не помнил, с какой буквы оно начинается.

Вообще с именами дело обстоит очень странно, вы наверняка и сами заметили. Вам кажется, что вы их помните, а они взяли и куда-то испарились. Я часто думаю, хорошо бы кто-нибудь давал мне по фунту стерлингов каждый раз, как я встречаю знакомого, он кидается навстречу – «А, Вустер, привет!», а я только мычу, потому что забыл его имя. В таких случаях всегда теряешься, но никогда еще я не чувствовал себя таким дураком, как сейчас.

– Так о чем вы знаете? – повторил Спод.

– Ну, если честно, – признался я, – то я забыл.

Услышав за спиной судорожный всхлип, я снова перенес внимание на Гасси и увидел, что он полностью осознал значение моей последней реплики. Он еще раз попытался отступить, и когда понял, что отступать больше некуда, в его глазах вспыхнуло отчаяние. Спод надвигался на него, и вдруг вместо отчаяния я увидел твердую, непоколебимую решимость.

Я люблю вспоминать Огастуса Финк-Ноттла в этот миг. Он оказался на высоте. До сих пор, вынужден признать, я никогда всерьез не считал его человеком действия, скорее относил к разряду мечтателей. Но сейчас он ринулся в бой с таким азартом, будто всю жизнь, начиная с нежного детства, дрался в притонах Сан-Франциско, где в ходу все недозволенные приемы.

Над его головой висело солидных размеров полотно маслом, где был изображен джентльмен в панталонах до икр и в треугольной шляпе, он устремил взгляд на даму, а дама щебетала с какой-то птичкой – то ли с горлинкой, то ли с голубем, если я только не ошибаюсь. С тех пор как мне отвели эту комнату, я раза два мельком взглядывал на картину и, помнится, даже хотел подсунуть ее тете Далии вместо младенца Самуила, возносящего молитву, когда у нее возникла потребность что-нибудь разбить. К счастью, под рукой тогда оказался пророк, а теперь Гасси сорвал картину со стены и мощным ударом обрушил на голову Спода.

Я не просто так говорю «к счастью»: если и есть на свете человек, которого надо шарахнуть по башке картиной, так это Родерик Спод. С той самой минуты, как я его в первый раз увидел, все сказанное и сделанное им красноречиво доказывало необходимость подобной акции. Но все благородные поступки надо совершать с тонким знанием дела, и я сразу понял, что вдохновенный подвиг Гасси в плане практическом почти ничего не дал. Ему бы, конечно, занести картину сбоку и шандарахнуть по черепушке массивной рамой. А он шмякнул полотном, и голова Спода выскочила наружу, прорвав его, как цирковой наездник пробивает бумагу, затягивающую обручи. Иными словами, вместо сокрушающего удара получился символический жест, как выразился бы Дживс.

Однако он на короткое время отвлек Спода от его цели. Спод стоял как истукан и хлопал глазами, картина вокруг шеи напоминала огромный старинный крахмальный воротник. Этой небольшой передышки оказалось довольно, чтобы я обрел способность действовать.

Пусть кто-то зажжет нас, Бустеров, собственным примером, убедит, что готов идти до конца, не пренебрегая никакими средствами, и мы станем его верными соратниками. На кровати лежала простыня, которую бросил Гасси, когда я ему помешал свить ее в жгут и завязать узел, – схватить ее и обмотать вокруг Спода оказалось для меня секундным делом. Прошло немало времени с тех пор, как я изучал историю, и потому не стану утверждать с уверенностью, надо сначала справиться у Дживса, однако мне кажется, что гладиаторы в Древнем Риме выходили на арену именно в таком виде, чем вызывали всеобщее восхищение.

По-моему, трудно ожидать, чтобы человек, которого стукнули по голове полотном картины, где юная девица щебечет с голубем, а потом замотали с головой в простыню, сохранил достоинство и способность здраво мыслить. Любой приятель Спода, которому небезразлична его судьба, посоветовал бы ему проявить в сложившихся обстоятельствах спокойствие и не двигаться с места, пока его не освободят от пут, иначе не миновать ему растянуться на полу, ведь помещение буквально заставлено стульями, креслами и прочей мебелью.

Но никто ему этого совета не дал. Услышав, что Гасси распахнул дверь, Спод рванулся и, как и следовало ожидать, не удержался на ногах. Гасси проворно выскочил из комнаты, а Спод принялся беспомощно барахтаться и лишь окончательно запутался между ножками кресел.

Если бы мои друзья стали давать мне советы, они сказали бы: «Немедленно смывайся!», и теперь, вспоминая эту сцену, я вижу, когда именно совершил ошибку: я задержался, чтобы разбить фарфоровую вазу, которая стояла на каминной полке неподалеку от уже не существующего отрока Самуила, о выпуклость, в которой опознал голову Спода, – мне помогли крепкие выражения, которые неслись из-под простыни. Я совершил стратегический просчет. Конечно, я попал в цель и ваза разлетелась на мелкие осколки, и это прекрасно, потому что чем больше будет уничтожено вещей, принадлежащих такой гнусной свинье, как сэр Уоткин Бассет, тем лучше, однако, замахиваясь вазой, я поскользнулся, и в этот миг из-под простыни высунулась рука и схватила меня за пиджак.

Конечно, положение у меня было – не позавидуешь, и человек малодушный, пожалуй, решил бы, что сопротивляться бесполезно, он погиб. Но в том-то и дело, что Бустеров, как я уже не раз говорил, в малодушии не упрекнешь. Они никогда не теряют голову. Ум молниеносно выдает решение, за решением молниеносно следует действие. Таков был и