Происхождение сионизма. Основные направления в еврейской политической мысли - Шломо Авинери
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Мудр был философ, который сказал: homo homini lupus. Человек для человека хуже волка, и долго еще мы этого ничем не переделаем, ни государственной реформой, ни культурой, ни горькими уроками жизни. Глуп тот, кто верит соседу, хотя бы самому доброму, самому ласковому. Глуп, кто полагается на справедливость: она существует только для тех, которые способны кулаком и упорством ее добиться. Когда слышишь упреки за проповедь обособления, недоверия и прочих терпких вещей, иногда хочется ответить: «Да, виновен. Проповедую и буду проповедовать, потому что в обособлении, в недоверии, в вечном «настороже», в вечной дубинке за пазухой — единственное средство еще кое-как удержаться на ногах в этой волчьей свалке».
Дальнейшее развитие политической и национальной концепции Жаботинского следует рассматривать на фоне его интенсивной публицистической и общественной деятельности в годы, когда складывалось его мировоззрение. После студенческих лет, проведенных в Италии, Жаботинский возвращается в Россию и многие годы разъезжает в качестве корреспондента ряда влиятельных русских газет, где появилось большинство его статей периода, предшествующего Первой мировой войне, иногда под его подлинным именем, а иногда под псевдонимом «Альталена»[41]. В этот период начинается его сионистская деятельность. Он организует самооборону после кишиневских погромов, участвует в сионистских конгрессах и Гельсингфорсской конференции; после революции «младотурок» проводит некоторое время в Константинополе, редактируя ряд сионистских газет. В 1912 году он представляет в Ярославский университет юридическую диссертацию на тему «Самоуправление национального меньшинства». С началом Первой мировой войны Жаботинский отправляется в страны Европы и Ближнего Востока по поручению одной из русских газет. Так он попадает в Египет и поддерживает инициативу организации еврейского «Отряда погонщиков мулов» в британской армии. Позднее, в Лондоне, он принимает участие в создании «Еврейских батальонов», а когда в России разразилась революция, оторвавшая его от журналистской деятельности там, он присоединяется к одному из батальонов и прибывает в Палестину после ее оккупации англичанами. Здесь он одним из первых требует создать регулярные еврейские вооруженные силы под эгидой английских властей, но в конце концов его арестовывают за попытки создания еврейской самообороны вследствие волнений 1920 года в Иерусалиме. Предпочтение военно-политических аспектов сионизма кампании по заселению страны приводит его в 20-е годы к резкому конфликту с руководством Сионистской организации. Этот конфликт наметился уже в его сопротивлении отчаянной попытке сохранить — несмотря на немногочисленные силы поселенцев — район Верхней Галилеи во время событий в Тель-Хае[42]. Он избирался на центральные посты в сионистской экзекутиве, но в годы, когда строилась, укреплялась и формировалась база еврейского поселения в Эрец-Исраэль, сопровождаемая ростом силы рабочего движения в сионизме, разрыв между Жаботинским и сионистским руководством углубился. Создание Сионистской ревизионистской организации в 1925 году, выход из Сионистской организации в 1935 году и создание Новой сионистской организации явились вершиной его политической деятельности. Официальному сионизму, сочетавшему практическое заселение страны с осторожной дипломатией, Жаботинский противопоставил воинственную концепцию радикальной сионистской деятельности, настойчиво и бескомпромиссно требовавшую создания еврейского государства. Это требование увлекло за собой значительные массы, особенно в Восточной Европе, где в 30-е годы положение евреев все ухудшалось.
Однако, как было сказано, мы должны вернуться к рассмотрению его политической концепции. Как сказал сам Жаботинский в приведенном выше отрывке, его национально-политическая концепция сформировалась под влиянием итальянского национализма, его героев и его принципов. И действительно, с тех пор, как он уехал из Италии и занялся богатой и многосторонней публицистической деятельностью, именно общий национализм — а не только национализм еврейский — служит центральным пунктом его сочинений. Даже в разгар своей сионистской деятельности он не перестает интересоваться общетеоретическим аспектом национализма как явления всемирной истории.
Придерживаясь этой концепции, Жаботинский видит в национализме высшую ценность как с внутренней, так и с внешней точек зрения. В сжатом виде это находит выражение в фельетоне «Мракобес» (1912), где он с пламенным воодушевлением описывает смысл и значение статуи Гарибальди, стоящей на одном из холмов Рима. Так говорит Жаботинский устами Гарибальди в этой статье:
«Да, я был рыцарем человечества, но я учил своих сограждан верить, что нет на свете высшего блага, чем нация и родина, и нет на свете такого Бога, которому стоило бы эти две драгоценности принести в жертву».
Эта концепция абсолютного превосходства национального сознания над всем остальным подкрепляется у Жаботинского детализированной расовой теорией, развитой им в ряде статей. К этой теории он возвращается в различные периоды своей журналистской и политической деятельности. Впервые она нашла выражение в пространном фельетоне под названием «Раса» (1913), где Жаботинский говорит:
«Существуют ли «чистые» расы или не существуют, это все равно в данном случае; важно то, что этнические группы отличаются одна от другой своим расовым спектром, и в этом смысле слово «раса» приобретает вполне определенный и вполне научный смысл.
Таким образом — если не гнаться за придирчивой точностью выражений, — мы можем сказать, что в общем приблизительно каждая национальность обладает особым, своеобразным и общим для всех ее индивидов «расовым рецептом»; в этом смысле (но, конечно, не в политико-юридическом) национальность и раса почти совпадают. Что же отсюда следует?
Между телесной природой и духовными отправлениями существует некая связь, некий психофизический параллелизм… «Описать» расовую психику нельзя, а все-таки несомненно, что каждая «расовая» (в вышеуказанном смысле) группа обладает особой своеобразной «расовой» психикой, проявляющейся в той или иной степени — несмотря на всю пестроту отдельных человеческих личностей — в каждом индивиде этой группы (кроме, конечно, типов промежуточных)».
Экономическому детерминизму марксистской школы, с которым он полемизирует и который отрицает, Жаботинский противопоставляет (в той же статье) детерминизм расовый:
«…если даже типы хозяйства, особенности социального строя и пр. должны носить на себе отпечаток «расовой» психики, то тем более религия, философия, литература, даже отчасти: законодательство, словом, вся духовная культура, непосредственная связь которой с национальной психикой гораздо отчетливей и ясней».
Это тождество между нацией и расой Жаботинский предлагает в качестве модели «абсолютной нации»; он прекрасно понимает, что в чистом виде такая модель нигде реально не существует, но она должна служить критерием оценки существующих наций и попытки сформировать облик национального движения:
«Идеальным типом «абсолютной нации» был бы вот какой. Она должна обладать особенно своеобразным расовым спектром, резко непохожим на расовую природу соседей. Она должна занимать с незапамятных времен сплошную и отчетливо ограниченную территорию; лучше всего, если на этой территории нет никаких инородческих меньшинств, разрежающих национальное
