Беглецы - Сергей Карпущенко

– Зачем позвал? – спросила Мавра, чуть тревожась.

– А сядем-ка давай, – показал артельщик на могильный камень.

Уселись, Игнат кисет достал, трубку раскурил, для рожи его широкой слишком маленькую, сказал негромко:

– Я, Мавра, в дела чужие сызмальства мешаться не любил, тем паче в дела сердешные, но поелику я смерти товарищев моих зрить боле не хочу, то реку тебе такое...

– Что же?

– А вот что, – поднял он палочку нетолстую с земли, а ногой разгладил песок близ камня, где сидели, – бери-ка ты сие перо и рисуй мне план дома того, откель ты поутру вчера пришла.

Мавра побледнела так, что и размазанные румяна бледность ее не скрыли.

– Что-то не пойму тебя, Игнат. Откуда я пришла?

– Оттуда, где полюбовник новый твой проживать изволит, похерив все обещания свои да пакости нам чинящий.

– Да кто сие? – негромко вскрикнула молодка.

– А Бейноска, кому еще на корабле глазами блядливыми своими мигала – я видел! Тот, на кого ты парня такого, коему равных нет, с бесстыдством променяла. На, черти, курвятина, не то и пикнуть не успеешь, как сей рукой задавлю тебя в одну минуту! Никто и не услышит, а услышат, так не прибегут спасать и Ваню удержать сумеют – так ты всем противна стала. Черти же! Да правильно черти! Покой, где сам Бейноск ночует, тебе, я думаю, известный, особливо укажи!

И Мавра, кусая от досады губы, принялась чертить план дома губернаторского. Игнат расспрашивал дотошно, допытывался и об окнах, и о дверях – сильны ли, – и о замках, и об охране дома, и когда укладываются спать. Все рассказала Мавра, что знала, швырнула палку на песок, молвила:

– Все, больше не пытай! Ничего не знаю боле!

– Ладно, и того довольно! И вот я что тебе еще скажу: баловства того не прекратишь – убью тебя, попомни слова мои. Я Ваню обижать не дам. Его и всех нас. Ежели б с нашим стыкнулась ты, еще простил бы, с кем не бывает, но немца не прощу тебе, попомни!

Лестницу полуторасаженную, надежную, но легкую, Игнат сам сколотил. Раздобыл веревки в палец толщиной – не разорвешь. Прут где-то раздобыл стальной, каленый, толстый, расплющенный с одного конца. Все это показал Ивану.

– Ладно. Еще мешок рогожный нам понадобится. На него наденем.

– И то верно, – согласился Суета, – мешок достану. А как с оружием?

Иван из кармана узорчатый свой вынул пистолет, показал Игнату, с сожалением сказал:

– Весь мой арсенал. Хоть нож какой возьми.

– Возьму и нож, но и шишечка сия не помешает, – из кармана вынул кистенек на цепке да с ремешком, чтоб на запястье вешать, полуторафунтовый, с граненым шариком.

– Вещь знатная, – кивнул Иван. – Пойдет!

Никого из мужиков не посвящали, вышли из дома в час пополуночи. Шли по городу с осторожностью немалой, боясь столкнуться с караулом. Потайной фонарь, Иваном припасенный, зажгли кварталом ранее, до губернаторского дома не доходя. Стараясь не щелкнуть камешком, подошли к ограде, к дому примыкавшей. Лесенку приставили, полезли – во дворе, как будто, никого. На стену забрались, распластавшись на гребне ее, лестницу на сторону другую перетащили. И тут охранника увидели с ружьем, кемарившего, на длинный ствол опершись. А Мавра говорила, что двор не охранялся. Стоял тот караульный недалеко от тех дверей, которые открыть им предстояло. Поэтому лишь кивнул Иван Игнату, и Суета, как тень неслышный, со спины к караульному подкрался, взмахнул кистенем и тут же подхватил упавшего на руки. К кустам отнес. Вернувшись, шепнул Ивану:

– Маленько я его. И рот тряпицей заложил. Скорее надобно – могет и очухаться.

На крыльцо взошли. С дверью Игнат недолго провозился – прут он надежный подобрал. Вошли в просторную прихожую. И фонаря не нужно было брать – по стенам лепились лампы, такие яркие, что потушить хотелось. На цыпочках свернули они направо, по коридору двинули, где двери на обе стороны были, а меж дверей навешено оружие богатое. Комнаты Игнат считал, как будто и нужную нашел, Ивану на дверь показал глазами, от опасности возможной диковатыми. Изготовил было свой прут, но, присмотревшись, улыбнулся, дверь тихонечко толкнул, и она вперед пошла. Вот распахнулась уж довольно широко, чтоб им в покой пролезть, пролезли и вдруг услышали спокойное:

– Али чего забыли тут, ребята?

За столом, неярко освещенном лампой, с пером в руках сидел Беньёвский и на вошедших с пристальным вниманием смотрел. Игнат и Ваня этого не ожидали.

– А мы вот... за тобой... – глупо вымолвил Игнат.

– Ну-ну, – кивнул Беньёвский и вдруг со звериной сноровкой рыси метнулся он к кровати, над которой висела шпага, обнаженная, без ножен. Но случалось Игнату Суете и на рысь ходить, поэтому прыжок Беньёвского поймал он глазом в зачатье самом, и две сажени, что отделяли Игната от кровати, пронесся он стремглав, упав на ложе мягкое, тиская в руках-клешнях своих извивавшегося адмирала. Вначале тяжелой, корявой своей ладонью рот и нос его зажал, наваливаясь грузным телом на предводителя, и через несколько минут притих под ним строптивый адмирал. А Иван словно в столбняке все у дверей стоял. Вдруг шаги послышались. Все ближе, ближе... И как часто Ваня благодарил Матерь Божью за то, что надоумила его: увидав засовчик легкий на дверях, в одно мгновенье дернул в сторону его. Шаги затихли у самой двери, и голос чей-то, говоривший непонятно, не по-русски, тревожно что-то произнес. Игнат из голенища нож длинный вытащил, с головы Беньёвского подушку снял, а голос снова что-то вопрошал. Кончик острый вдавливая в шею адмирала, так что тонко струйка крови по шее потекла, прошептал Игнат:

– Ответь! Не то ответишь, тут же кончу. Говори!

Беньёвский дрожащим голосом, но беспечным тоном длинную фразу произнес. Ему ответили, и шаги вдруг вновь послышались, будто удалялся кто. С четверть часа полежал Игнат на адмирале, потом пук ветоши в рот ему засунул, крепонько увязал его веревками при помощи Ивана, мешок рогожный на голову плененного надел, и стали выносить.

Во дворике все тихо было. Часовой, зашибленный Игнатом, видно, не очухался еще. Лестницу поставили, перекрестились, и то ли ночь такая темная была, то ли действительно хранила их тогда какая-то невидимая сила, но перебрались они через ограду счастливо и ношу незаметно перетащили. А потом все уж просто было, только натерли плечи благородным своим грузом.

В дом к мужикам пришли они уже под утро, досыпать не дали. Едва вошли, как загремел Игнат:

– А ну-кась, сонные тетери, поднимайтесь! Гости к нам пожаловали! Потчевать придется!

Закопошился муравейник. Спросонья матерились, рогожами от шума пытались защититься, но Игнат басил:

– Что спите? Сам адмирал Бейноска вам встать велел!

Мужики вскочили живо, между Иваном и Игнатом увидели Беньёвского в истерзанной рубахе, с кровью на шее, на плече, с лицом, украшенным хорошим синяком и ссадинами, но гордого и невозмутимого, стоявшего со сложенными на груди руками. Вид предводителя избитого смутил мужиков, забыли они все обиды, на батю глядели с сожалением и даже с жалостью.