Черный мустангер - Майн Рид
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Прибывшие койоты, которые, к слову сказать, прекрасно знали положение осажденных, старались пройти как можно ближе около горы, но так, чтобы выстрелы винтовок и больших карабинов не могли нанести им вреда.
Мексиканцам теперь не только хорошо были видны фигуры страшных дикарей, но слышны были и громкие крики радости, которыми хвастливые краснокожие давали знать об одержанной победе.
Между двумя отрядами всадников шли белолицые пленники — мужчины, связанные попарно, в изорванной одежде, с окровавленными ногами. Женщин здесь не было ни одной, их апачи везли на своих мустангах, перекинув через седло.
Далее несколько дикарей с громкими криками гнали отбитый у побежденных скот.
Жалобные стоны пленников и дикие вопли краснокожих, почти поголовно пьяных, производили тяжелое и в то же время зловещее впечатление на осажденных.
Во время нападения краснокожим удалось найти несколько бочонков с водкой, часть которых была распита тут же на месте, и попробовавшие огненной воды дикари бесновались как безумные.
Тяжелое нравственное состояние, в котором находились осажденные, еще более усугубилось от этого печального зрелища.
Прошло десять дней, а вместо ожидаемого подкрепления, на скорое прибытие которого все так надеялись, они видели перед собой только дикарей, которые, издеваясь над ними, показывали им бледные, изможденные тела пленников, которых мучили у них на глазах, точно желая показать, что и их ожидает та же самая участь.
Педро Вицента, несмотря на то, что был гораздо привычнее ко всякого рода лишениям и опасностям, чем рудокопы, — и тот не мог сохранить необходимого в таких случаях хладнокровия. Стоя на краю площадки, он осыпал руганью проходивших мимо апачей, дерзко гарцевавших на своих мустангах на глазах у осажденных.
Сеньора Вилланева и дочь ее Гертруда не выходили более из своей палатки. Увы! Несмотря на их горячие молитвы, помощь не появлялась! Не было ни малейшего признака, по которому можно было бы предположить, что друзья близко! Женщины в период отчаяния видят все в более мрачном свете, чем мужчины. Они думали, что Генри Тресиллиану не удалось достигнуть Ариспы, и если он не был застигнут шайкой апачских наездников, то погиб в борьбе с одной из тысяч опасностей, которые преподносит на каждом шагу пустыня неосторожному смельчаку.
Напрасно гамбузино доказывал им, что вооруженный отряд не может перейти пустыню так же скоро, как одинокий всадник, имеющий вдобавок такую лошадь, какая была у Генри, и поэтому нет оснований говорить, что все потеряно. Виною всему была последняя проделка койотов, которая довела отчаяние и уныние осажденных до крайней степени.
Последние силы истощились, и осажденные не говорили уже: «Что надо делать?», а спрашивали: «Сколько еще времени осталось до конца?»
Но несмотря на это, позади бруствера и на площадке были вырыты ловушки. Гамбузино взялся поджечь их в нужную минуту, когда после вылазки удастся заманить дикарей на то место, где они приготовлены.
Дон Эстеван, все время сохранявший обычное спокойствие и хладнокровие, тоже начал отчаиваться и, указывая Педро Виценте на фитиль, проведенный к месту, где заложили мину, сказал:
— Вот наша последняя надежда… и чем скорей, тем лучше.
— Дон Эстеван, — почти грубо отвечал гамбузино, — я вас не узнаю!
И затем, обращаясь к Тресиллиану, прибавил:
— Может, вы тоже думаете, что пробил наш последний час?
— Ты хочешь знать, что я думаю? — отвечал англичанин. — Я готов на все; но прежде чем умереть, мы должны хорошенько отомстить за себя.
— Мы отомстим, будьте уверены; краснокожим чертям недешево достанутся наши скальпы, если только у них будет кому эти скальпы снимать! — воскликнул гамбузино. — Все готово, и если мы должны умереть, то ведь их жизнь в наших руках.
Пройдя как можно медленнее мимо горы, новая шайка индейцев достигла лагеря Зопилота, где после того весь вечер раздавались громкие, приветственные, торжествующие крики.
На ночь койоты зажгли большие костры, и безмолвие пустыни нарушалось только гортанными криками часовых.
На площадке большинство мужчин спало. Одни только стражники бодрствовали в обществе сильных и энергичных мужчин, не потерявших еще уверенности в успехе поездки Генри Тресиллиана; они считали необходимым держаться во что бы то ни стало, не прибегая до последней минуты к страшному средству — гибели вместе с осаждающими.
Двое из этих людей прошедшей ночью совершили один из тех смелых подвигов, которые почти превосходят границы человеческой храбрости.
Это были двое друзей Ангуэца и Барраля, двух мучеников первой попытки к спасению.
Заметив, что индейские часовые стоят по двое на некотором расстоянии вокруг подошвы горы и что к двоим последним, более отдаленным, можно приблизиться, если спуститься с площадки дорогой, избранной Генри, они решили, как только настанет ночь, отомстить за мученическую смерть своих товарищей.
Еще днем они сговорились с тремя рудокопами, которые вызвались помочь им в смелом предприятии. Рудокопы должны были спустить их в долину в том же месте, откуда ушел Генри Тресиллиан. Спустившись вниз, смельчаки предполагали обогнуть гору, укрываясь за ее выступами; затем, с ножами в зубах, проползти расстояние, отделявшее их от часовых, и одним прыжком кинуться на избранные жертвы. Весь исход предприятия зависел от той быстроты, с которой оно будет выполнено.
Они страшно рисковали и шли почти на верную смерть.
Но умереть, отомстив убийцам, — такая смерть стоила всякой другой, да кроме того, разве не имели они возможности покончить с собой прежде, чем попадут в руки дикарей?
Но их смелая вылазка увенчалась успехом. С той ловкостью, на которую способны только люди, проведшие всю свою жизнь в охотничьих приключениях, подползли они к ближайшим часовым-индейцам и, прежде чем те успели заметить их и поднять тревогу, вонзили свои ножи по самую рукоятку в грудь краснокожих. Индейцы молча, как подкошенные, свалились на землю. Затем мексиканцы так же осторожно вернулись к месту, где их ждали товарищи, и минуту спустя уже были подняты на площадку.
С первыми проблесками зари осажденные могли видеть обоих часовых, лежавших на спине, их окружала группа дикарей, взбешенных и в то же время пораженных этим необъяснимым случаем.
Когда дон Эстеван узнал о ночном похождении своих людей, он не посмел наказать их за нарушение дисциплины, воспрещающей покидать лагерь без разрешения начальника. Дон Эстеван сделал вид, что ему ничего не известно, хотя в душе был очень благодарен смельчакам, подвиг которых должен был иметь громадное нравственное влияние на осажденных. Но тем не менее гамбузино поручено было принять меры, чтобы подобные попытки не повторялись, и объяснить людям, что это
