Кузнецкий мост - Савва Дангулов

— Но как обратить все это в реальные ценности для нас?

— Что вы называете… ценностями? Поворот в политике Швеции, выход финнов из войны?

— Да, я это хотел сказать.

— Вряд ли такой поворот возможен, недостает главного.

— Бородина?

— Пожалуй, Бородина.

«Да, недостает Бородина! — подумал Бардин. — Недостает такого удара, чтобы дрогнуло могучее и громоздкое сооружение, именуемое немецкой военной машиной. Может ли стать Бородином Москва, да, все то, что сию минуту происходит на заснеженных подмосковных полях? Видно, на этот вопрос никто, кроме Москвы, ответить не в силах».

— Какая дорога у дипломатии, Александра Михайловна?

Она улыбнулась.

— Все та же — быть бурлаками истории… Согнуть выю, покрепче приладить к плечам ремни и подналечь, чтобы сдвинуть баржу с отмели! Вначале баржу, потом судно потяжелее, потом опять баржу!.. Одну за другой, чтобы дать ход течению, свободу реке! — Она рассмеялась. — Поверьте мне, бурлаками!

Это сравнение тоже характерно для нее, подумал Бардин. Нет, не тем, что это слово пришло к нам из того века: «По кремнистому берегу Волги-реки…» Нет, не поэтому. Она была женщина — самое нежное и ранимое творение природы, и она любила все могучее. Да, наверно, она любила в трагедийном театре слушать Адельгейма в роли Отелло, а в оперном Шаляпина, поющего мельника… В ее сознании бурлак не символ простолюдина, а символ великана, которого сама природа наделила силами, которых нет у других. И не только это. Бурлак — это труд, напряжение в труде, терпение. Да, терпение это обязательно. Именно терпение она имела в виду, когда сказала: «Бурлаками».

— Я хочу, чтобы вы пробыли с неделю…

— Три дня, Александра Михайловна.

— Трех мало, но три так три. Я хотела, чтобы вы встретились с бургомистром Хагеном, буду просить принять вас сегодня. Кстати, сегодня ночью я закончила чтение его книги путешествий по Франции. Вам не приходилось видеть, она издана и по-английски?

— Нет, Александра Михайловна, — сказал Бардин, и шальная мысль пришла в голову: «Господи, до французских ли впечатлений стокгольмского бургомистра, когда пламя уже лижет кровлю дома, того гляди заберется под стрехи?.. И потом, самое ли это насущное чтение и для Коллонтай, чтобы отдать ему ночные часы?..»

— Вам будет интересна встреча с этим человеком, это наш давний друг. Я взяла за правило и, наверно, приучила к этому бургомистра: ничего не пропускать из того, что касается этого человека, будь то книга, статья, речь… Кстати, письмо о книге его французских впечатлений я ему уже отослала. Я пошлю новое письмо вслед и попрошу его о встрече. Думаю, он мне не откажет.

Бардин шел от Коллонтай, твердил непрестанно: «Учись, отрок Егор, набирайся ума-разума. Ты уразумел, дитя природы, для чего ей надо было ночь напролет читать французские впечатления бургомистра? Ты проник в ее мысль? Чтобы устроить тебе встречу с бургомистром? И не только поэтому — чтобы иметь такого друга, как этот бургомистр, друга, к которому можно обратиться с просьбой о завтрашней встрече. «Финские проблемы никто не знает лучше его!» Вон куда ведет книга о французских впечатлениях! Понял? Вот она очинивает мягкие фаберовские карандаши своей машинкой, укрепленной на столе, и пишет письма: «Только что прочла Вашу книгу, друг Хаген!..», «Раскрыла утреннюю газету и увидела Вашу речь!..», «Вы не упускаете случая, чтобы заявить о себе в прессе — прочла Вашу статью…» И тянет, изо дня в день тянет свою баржу наперекор отмелям и перекатам, и зовет всех к этому. Бурлаки? Да, пожалуй, бурлаки!.. Не бойтесь и не стыдитесь быть бурлаками! Бурлаки — это хорошо!..»

Но не успел Бардин подняться к себе, как раздался телефонный звонок, и Егор Иванович узнал голос молодой шведки.

— Товарищ Бардин? С вами будет говорить Александра Михайловна…

(Как заметил Бардин, шведка всех звала строго-торжественно «товарищ», исключение составляла, пожалуй, только Коллонтай.)

Коллонтай просила спутницу Бардина зайти к ней.

— Хочу показать ей здешний парк, — сказала Коллонтай.

Бардин знал по прошлой поездке, Коллонтай любила этот парк, у нее были там заветные аллеи, она уверяла, что два часа, проведенные в парке в послеобеденное время, заметно прибавляют силы.

— Думаю, что ей будет приятно ваше приглашение, Александра Михайловна.

Но Кузнецову, к удивлению Бардина, встревожило приглашение Коллонтай.

Бардин как мог объяснил — добрый знак гостеприимства. Если бы он, Бардин, был женщиной, и он бы получил такое приглашение.

— Не такая уж я простофиля, Егорушка Иванович. Так просто на два часа, да еще при такой занятости! Не верю!

Она вернулась с прогулки обескураженная.

— Не пойму я вашу Александру Михайловну: два часа говорила о хризантемах! Не для этого же она меня увлекла в этот парк!

Бардина это развеселило. Женщина рациональная, для которой каждая встреча имела смысл, если только приближала ее к вожделенной цели, Кузнецова отказывалась понимать человека, если не видела практической цели в его поведении.

— Погодите, но ведь вы на месте Коллонтай повели бы себя так же? — спросил Бардин не без лукавства.

— Вы шутник, Егорушка Иванович, — произнесла она, но не улыбнулась — ей было не до смеха. — Ничего не понимаю!

39

Вечером Хаген позвонил Бардину.

— Добрый вечер, мистер Бардин, это Хаген. А что, если нам завтра встретиться не в Стокгольме, а в Упсале? — произнес он по-английски достаточно свободно. Как потом установил Егор Иванович, Хаген начинал свою карьеру в представительстве одной лондонской фирмы в Гетеборге и был силен в английском, хотя и говорил с чуть-чуть «уэльсской кашей» во рту — его шеф происходил из Бирмингема. — В Упсале дом моих родителей, знаете, рядом с университетскими теологами, через дорогу от резиденции епископа…

Прошлый раз, когда Бардин был в Швеции, он посетил Упсалу, разумеется, побывав и в университете.

— Погодите, это не рядом ли с медицинским факультетом? Там еще виден стеклянный шатер его знаменитой хирургической…

Хаген рассмеялся.

— Именно стеклянный шатер! Поздравляю, вы полонили сердце старого упсальца. Итак, завтра ровно в два я вас жду у себя. Я вам покажу в Упсале нечто такое, что и вы не видали!.. — Он принялся диктовать адрес, тщательно уточняя написание и, как истый англичанин, время от времени вскрикивая: «Спелинг!.. Спелинг!..» — и тут же расшифровывая имена собственные по буквам.

На другой день в условленный час Бардин был в Упсале у стеклянного шатра университетских хирургов. Родительский дом Хагена действительно был рядом.