Черный Янгар - Карина Демина

Он хмур.

И сосредоточен.

— А ты?

Разворачиваются цепи, приближаются медленно. И звенит конская сбруя, дрожат стрелы, изгибаются луки, и стрелы готовы слететь с тетивы.

— Уходи… — Кейсо просто разворачивает меня, подталкивая к кромке леса, которая казалась такой близкой. — Я им не нужен.

Но он останется, чтобы отвлечь внимание чужаков.

Вот только их слишком много.

И если вдвоем…

…я не могу убить человека.

…но если напугать.

— Девочка моя, — каам дергает себя за бородку. — Я знаю, о чем ты думаешь. Они не побегут. Их много. У них стрелы. Клинки. Копья.

…а еще я слышу голоса собак, серых волкодавов, которые не знают страха.

— Если вздумаешь напасть, погибнешь.

…но что станет с ним?

— А второй раз твою смерть Янгар не переживет.

Брухва держался кромки леса, стараясь не наступить на тень старого дуба, который раскинул ветви широко, словно желая поймать чужака в заговоренную сеть. Хозяин путей словно дремал, но я ощущала его интерес. И голод.

— Мальчик — единственное, что оправдывает саму мою жизнь, — Кейсо считал стяги и стрелы. — Я… буду знать, что ответить богам. Иди.

И бросить?

— Ты не воин, Аану. А умирать двоим упрямства ради… жаль, лука нет.

Показался мой отец.

Черный жеребец ступал осторожно, косил лиловым глазом на плеть, которую Ерхо Ину сжимал в руке. Он не изменился.

Мрачен.

Зол.

И плеть пощелкивает, ударяясь о голенище сапога.

— Действительно, жаль… хорошая мишень, — Кейсо отвернулся от окна и, схватив меня за плечи, развернул к двери: — Сначала выйду я. Попробую поговорить… жди. Если начнется бой, то оборачивайся и… девочка, пожалуйста, без глупостей.

Я действительно не умею драться.

И я не могу убивать.

— Оставь месть Янгару.

Пообещать? Кейсо ждет.

А я не могу произнести ни слова, лишь киваю. И позволяю шкуре придавить меня к земле тяжестью.

— Эй, — он высовывает в пробоину окна руку с платком. И сорвавшаяся с привязи стрела проносится рядом, разрезая воздух. — Я хочу поговорить! Ину, ты ведь не убивать пришел…

Но убьет, не задумываясь.

— Выходи, — приказал отец, взмахом руки останавливая лучников.

Кейсо оглянулся на меня, и я прочла по губам:

— Не глупи.

Именно.

Уходи, Аану.

Отведи глаза людям, которые забыли про Хозяина путей. Он же, пусть и не друг тебе, но и людям помогать не станет.

Возможно, что не станет.

— Мы, — я сделала еще одну попытку, — мы можем попробовать уйти вдвоем…

— Нет.

И он прав. Отвести глаза одному легко… но воинов сотня.

Брухва, точно уловив мое намерение, покачал головой. Не позволит? Приподняв посох, старик погрозил им. И ветер донес шепот:

— Хийси…

— Выхожу, — Кейсо в последний раз оглянулся на меня. — Ты же разумный человек, Тридуба. И понимаешь, что Янгхаара здесь нет. Ушел он.

— Куда?

Я слышала каждое слово. Все-таки Горелая башня — это моя территория.

— Тебя искать. Он мальчик молодой, горячий… а ты его обидел крепко. Чего ради, Ерхо Ину?

Отец не ответит, сочтет ниже своего достоинства разговаривать с чужаком. Я вижу его лицо, знакомый рисунок морщин. И брови, что сошлись над переносицей. Брезгливо поджатые губы. И черную бороду, которую отец время от времени поглаживает.

— Встретитесь еще, — весело произнес Кейсо, переступая порог башни.

— Встретимся, — Ерхо Ину вскинул руку.

…это не было сражением.

Кейсо успел вытащить палаш, но…

…воздух стал густым, тягучим.

…нежно зазвенели стрелы, поднялись в воздух пчелиным роем.

…я услышала собственный крик.

…голос стрел, пробивающих халат и тулуп.

…и звон палаша, который падает на камни. Долю мгновенья он зависает на собственном острие, словно стальной ивовый лист.

…Кейсо с удивлением смотрит на собственную руку, которая вдруг стала неподъемной.

…и покачнувшись, оседает на землю.

Читаю по губам:

— Беги…

Бегу, пытаюсь прорваться сквозь цепь людей, что размыкается передо мной, пропускай. И брухва, перехватив посох левой рукой, беззвучно хохочет. Он забрал боль Кейсо. И мой страх. Он остался, потому что все еще был голоден. У меня же почти получилось уйти…

До леса добралась. А там меня ждали сети.

Я порвала одну.

И вторую.

Но их было больше… а за сетями рвались со сцепки серые волкодавы.

Попытавшись встать на задние лапы, я зарычала. И приняла-таки стрелу. Одну-единственную, с алой шелковой лентой на хвосте. Пробила шерсть. Опалила болью. И мир стал вязким, медленным.

Я пыталась удержаться в сознании.

И на самом его краю слышала печальный голос брухвы:

— Хийси…

Глава 40. Переломы

Дорога.

Широкая. Старая. Наезженная. Размытая весенними дождями. Вода наполняет колеи, мешается с красной глиной, и колеса повозки поднимают тучи брызг.

— Н-но, — ворчит возница, подхлестывая чалого битюга, который лишь вздыхает и, если прибавляет шагу, то ненадолго.

Он вымок.

И устал настолько, что привык к запаху медведя, уже не оборачивается, не косится на меня, вздрагивая всей шкурой.

Дорога…

Третий день?

Четвертый?

Не знаю. Я слышу движение. Скрип колес, и лошадиное фырканье, хриплый лай, звон сбруи, приглушенные голоса людей, которые довольны, что поймали оборотня. Некоторые осмеливаются заглянуть под полог, наброшенный на мою клетку, а Гирко осмелел настолько, что ударил по прутьям древком копья.

— Что тварь, сочлись?

Он скалился и приближался бочком, обеими руками держась за рукоять копья. Я чувствовала страх, глубокий, занозой засевший в гнилой его душе.

— Отсюда не уйдешь… — он вновь поднял копье, на сей раз выцеливая между прутьями.

И был пойман отцом.

Тем же вечером, на привале, я слышала крики… больше меня не беспокоили. Дважды в день полог с моей клетки стягивали, и у дверей появлялся хромой раб с ведром мяса. Он боялся меня до жути, и мясо кидал дрожащей рукой, норовя попасть меж прутьев.

— Ешь, — шипел он, глядя с такой ненавистью, словно это я была виновата в том, что ему поручили эту работу. — Ешь…

Мясо было свежим, с кровью, и запах ее будоражил хийси.

Я держалась.

Мне не так много и надо, но…

…куски лежали на волглой соломе. Близкие. Сладкие.

Это же просто мясо.

Конина? Говядина? Дичь?

Главное, что я могу его съесть… я ведь никого не убивала.

Что останавливало? Пожалуй, что внимательный взгляд отца, который наблюдал за ценной добычей. Тридуба щурил глаза, щелкал плетью по ладони и хмурился. И раб, словно ощущая его недовольство, шипел громче: