Боевая единица - Артем Каменистый

Это был тупик.

Лина выбрала другой путь и, когда суровая женщина, обведя взглядом шеренгу взволнованных девочек, задала свой вопрос, шагнула вперед не задумываясь. Это был первый случай в ее жизни, когда одно мгновение решало столь много.

Но не последний.

Осмотрев ее с ног до головы, женщина отрицательно покачала головой:

– Не подходишь.

Упрямо вскинув подбородок, Лина непреклонным голосом произнесла:

– Подхожу. Я лучше знаю.

Женщина улыбнулась – нехорошо улыбнулась:

– Ладно, ты меня заинтриговала. Слышала про Телля, который стрелял из лука в яблоко на голове сына?

– Да.

– Вот и хорошо. Даю тебе ровно две минуты, после этого ты должна встать вон под тем забором с яблоком на голове. Я метну нож в яблоко. Если шелохнешься или моргнешь, останешься на Алтайской базе. В противном случае поедешь со мной. Поняла?

– Да.

– Действуй.

Лина успела, хотя ей нелегко было за это время добежать до кухни, украсть там яблоко и вернуться. Прислонившись спиной к забору, она старалась дышать как можно спокойнее, что после пробежки получалось плохо. Женщина, заняв позицию в пятнадцати шагах, неторопливо достала тяжелый нож из ножен на голени, подбросила его в руке, заставив дважды перевернуться в воздухе, ухватила за лезвие:

– Ну что, крошка, не передумала?

От страха Лина потеряла дар речи и смогла лишь еле заметно качнуть головой, опасаясь делать более широкие движения – яблоко могло упасть.

– Как хочешь, это твой выбор.

Женщина лениво, неспешно отвела руку и тут же, без предупреждения, махнула ею в сторону цели. Лина успела заметить солнечный отблеск на полированной стали, но сумела сдержаться, не моргнуть. При отборе в следующем году ее могут и не вызвать – далеко не всех двенадцатилетних вызывали, так что, возможно, это единственный шанс, упускать его нельзя.

На уши брызнули капли сока, нож с громким стуком вонзился в потемневшую доску. Лина стояла ни жива, ни мертва, тупо уставившись на приближающуюся женщину. Та протянула руку, вырвала засевшее оружие, неспешно вернула в ножны, выпрямилась, покачала головой:

– Откажись, ты не понимаешь, на что идешь.

– Вы обещали, – спокойно произнесла девочка.

– Да, я обещала. Я не думала, что ты выстоишь. Откажись, группа набрана, мне придется кого-нибудь оставить из более перспективных кандидаток.

– Вы обещали. – Лина была непреклонна.

– Ты не выдержишь, вылетишь со свистом через месяц или два. Такие, как ты, больше у нас не выдерживают, Монастырь не похож на курорт.

– Вы обещали, – в третий раз повторила девочка, другие слова ей попросту не шли в голову.

Женщина вздохнула, раздраженно пригрозила:

– Учти, я лично позабочусь о том, чтобы ты хлебнула повышенную порцию монастырского дерьма. Итак, ты действительно желаешь отправиться со мной?

– Да.

– Хорошо, это твой выбор. Я не стану отказываться от своего слова. С этой минуты ты забудешь слово «да», вместо него у нас положено говорить «так точно». Поняла?

Лина подняла руку, ухватила половинку яблока, оставшуюся на ее макушке, поднесла ко рту, откусила, медленно прожевала и, глядя в глаза закипающей инструкторше, невнятно произнесла:

– Так точно!

Женщина покачала головой, многообещающе ухмыльнулась:

– Неплохое начало, мне даже приятно будет тебя обломать. Кстати, ко мне положено обращаться по должности: старший инструктор рукопашного боя. Такие, как ты, между собой, за глаза, называют меня Садисткой. Все поняла?

Лина откусила от яблока второй кусок, еще более невнятно ответила:

– Так точно… Старший инструктор рукопашного боя.

Женщина покачала головой, развернулась, направилась в сторону остальных претенденток. Лина спокойным шагом направилась в сторону общежития и, лишь зайдя за ближайший угол, позволила себе расслабиться – согнулась в приступе нервной рвоты.

– Слуга, я чувствую, что нужный нам человек где-то рядом.

– Повелитель, приказывайте, куда нам ехать.

– Не знаю, здесь очень трудно брать след. Мы сделали немало кругов, и теперь я почти уверен в самом плохом предположении.

– Он в магистрате? – охнул Рог.

– Да, другого объяснения не найти. Излучение Колодца мешает выяснить его точное местонахождение, но сомнений нет, он там.

– Вы… вы хотите атаковать магистрат?!

– Мои желания ничто, главное – долг. Придется сражаться.

– Повелитель, вы погибнете, ведь там чудовищная охрана из монастырских шакалов и сук.

– Я выбрал свою дорогу, мы будем драться. Но не сейчас, для начала привезите меня в ближайшее место, где вы складируете свои мертвые тела для естественного разложения.

– Кладбище, что ли?

– Да. Надо выбрать такое, где можно найти много свежих тел.

– Так это придется к окраине переться, здесь, возле центра, ловить нечего. Кладбищ хватает, но все старые, сейчас на них хоронят редко.

– Сколько времени уйдет на дорогу?

– Не меньше получаса в самом лучшем случае.

– Хорошо, это меня устраивает. В путь.

Первая неделя монастырской жизни показалась Лине адом. Хотя это и представлялось невозможным, но вторая вышла еще хуже. Третья… Человек – странное создание, он может выжить в таких местах, откуда сбегает все живое, за исключением разве что крыс и тараканов. Пожалуй, это почти единственные создания, способные составить людям конкуренцию.

Лина приспособилась, смогла сосуществовать с этой дикой системой в каком-то хрупком, неестественном равновесии. Первые три года воспитания посвящались исключительно одному – отсеять как можно больше народа. Даже имена у девочек отнимали – произносить их вслух было строжайше запрещено. Младшие, просто младшие, они стали обезличенными созданиями, почти начисто лишенными всякой индивидуальности.

Запрещено было все: нельзя ни на минуту остаться в одиночестве, даже в туалет положено ходить только по трое; нельзя спать на левом боку или животе; нельзя стучать ложкой по стакану, размешивая сахар; нельзя ковыряться в носу; нельзя громко смеяться, хотя этот запрет наиболее гуманный – и без него веселиться не хотелось. Во время утомительных, многокилометровых марш-бросков, когда в голову лезла разная ерунда, позволяющая отвлечься от молчаливого крика истощенного тела, Лина часто пыталась составить список из писаных и неписаных запретов. Однажды ей удалось добраться до пункта номер тысяча пятьсот девятнадцать, запрещающего при разговоре со старшими поднимать глаза, причем даже этот огромный список был неполным. Но продолжать его дальше не получалось – невозможно удержать в голове одновременно столько информации, и девочка стала повторяться.

Лина попала в Монастырь с группой из тридцати девяти кандидаток, спустя месяц их осталось только четверо. Девочек выгнали с вещами из опустевшего погреба с сырыми стенами, где они ночевали на охапках жесткой соломы, перемешанной с битым кирпичом, поставили в одну шеренгу с другими выстоявшими кандидатками и торжественно посвятили в воспитанницы. Их разбили на отряды и поселили в настоящих казармах, позволили отдохнуть и сходить в баню. Ночью пришли старшие и устроили им свое посвящение. Лина выдержала весь жестокий и унизительный обряд, категорически отказавшись только от одного – поцеловать старшую в половые губы. Альтернативой этому было двенадцать ударов обрезком кабеля по пяткам. На следующий день ступни девочки не пролезли в ботинки. Впрочем, подобные проблемы были не у нее одной– за исключением трех новоиспеченных воспитанниц от позорного испытания отказались все.

Лина все еще пыталась бороться с обувью, когда в казарму вошла сотрудница канцелярии и увела с собой трех девочек с вещами. Их отчислили.

Садистка не забыла о своей угрозе. Старший инструктор не проводила занятия с младшими воспитанницами, но это не мешало ей создавать упрямой девочке массу дополнительных проблем. Надо сказать, что в первые месяцы жизнь Лины была на порядок сложнее, чем у остальных ровесниц.

Злопамятная женщина не марала свои руки о наглую выскочку – орудием своей мести она сделала старших. Не все ее ученицы подписывались издеваться над малорослой девочкой с внешностью гадкого утенка, но троица дылд-подружек занималась этим с превеликим удовольствием. Почти каждый день они ухитрялись выделить хотя бы пять или десять минут для того, что они называли «сеансом интенсивных тренировок». Забитые младшие и без того держались поодиночке, не обзаводясь дружескими связями, причем не только из-за запретов – коллектив умело разделяли, пользуясь соревновательными принципами, но от Лины все вообще предпочитали держаться подальше. Немудрено – ведь даже сочувственный взгляд или нечто на него похожее мог обернуться неприятностями, если его заметит кто-то из троицы мучительниц.

Те, все более наглея от беззащитности жертвы и поддержки старшего инструктора, придумывали новые и новые издевательства. Лина постепенно тупела, неуклонно превращаясь в забитое животное – она не видела выхода из этой кошмарной ситуации. Жаловаться нельзя – по негласным правилам ее станут презирать свои же, а покидать Монастырь она не желала. Девочка сделала свой выбор и теперь обязана пройти эту дорогу до конца. Иначе зачем было начинать? Но как можно терпеть ежедневные унижения и побои, да еще и на глазах у всех? Ждать, покуда приспешницы Садистки закончат воспитание? Это годы – выдержать подобный срок невозможно. Да и злопамятная женщина наверняка найдет им замену.