Магическая невеста - Волжская Анастасия

– Скоро должен очнуться. Обещают, что он полностью восстановится. Его зацепило не так сильно, как…

«Как тех, кто пробыл в стазисе не один месяц», – чуть не сказала я, но вовремя прикусила язык. Я не знала, как говорить с эйром Блинкером про Херманну. Врачи давали осторожные прогнозы и пока не торопились называть дату вывода эйры Диллинджер из медикаментозного сна. Так что и визит, и букет, и выглаженную – явно специально – рубашку Мэнни вряд ли оценит.

Но майор Алеф Блинкер лишь коротко кивнул.

– Рад слышать.

На несколько минут в приемной воцарилась тишина. Я вернулась к тоскливому созерцанию минутной стрелки, а эйр Блинкер задумчиво разглядывал узор на пятнистых лепестках лилий. И вдруг повернулся ко мне.

– Спасибо.

Вот так просто, без витиеватых фраз и объяснений. Но невозможно было не ощутить бездну чувств, прячущихся за коротким словом. Боль, вина, тоска, и поверх них – робкие ростки надежды…

– Благодарите Кристера, эйр Блинкер. Это он придумал, как преодолеть стазис. Без него ничего бы не вышло.

– Непременно поблагодарю.

До открытия медицинского центра для посетителей оставалось меньше минуты. Я встала, чтобы пройти в числе первых, майор поднялся следом.

– Возьми, – попросил он, протягивая мне букет. – Сам не знаю, зачем купил. Мэн терпеть не может цветы и прочие сентиментальные глупости, а я вот… – он усмехнулся. – Нервы, наверное. Или старость.

– Когда вы улыбаетесь, совсем не кажетесь старым, – ляпнула я.

Майор расхохотался.

– Вот уж комплимент так комплимент! В семейном стиле Россов. Хотя, знаешь, Мэн говорила так же. Разглядела ведь что-то во мне…

– Она поправится, вот увидите.

Майор кивнул. А я, принимая букет, решилась спросить о волнующей меня вещи.

– Эйр Блинкер, вы… вы примете Криса обратно?

– Только если он сам захочет. Но, – улыбнулся эйр, бросив на меня хитрый взгляд, – что-то мне подсказывает, что этого не случится. Вряд ли он решит оставить Грифдейл ради скучной службы в провинциальном отделе расследований. Но я всегда буду рад встрече с вами обоими. И Мэн, уверен, тоже.

– Обязательно.

Двери раскрылись, пропуская нас с майором к центральной лестнице. А когда я, взбежав на второй этаж, повернула ручку двести третьей палаты, то едва не выронила из рук объемный букет.

На меня смотрели яркие синие глаза, лучащиеся радостью и узнаванием.

– Крис!

В первое мгновение меня накрыла волна эйфории – очнулся, он очнулся! Но радость резко сменилась сожалением и стыдом, что в такой важный момент меня не оказалось рядом.

Что Крис подумал, когда пришел в себя в полном одиночестве? Вдруг он решил, что я бросила его, как бывшая любовница ректора Лергена, про которую рассказывал Шелтон? И еще букет этот…

Я застыла, не зная, что делать дальше – то ли ставить цветы в вазу, то ли бросаться на шею к Крису. Хотелось плакать и смеяться одновременно, нырнуть в кольцо нежных рук, целовать любимое лицо, гладить отросшие рыжие волосы, а получалось лишь стоять, глупо хлопая глазами, и кусать от неловкости губы.

– Эй, Ри, – вывел из ступора голос мужа. – Чего ты такая нерадостная?

– Крис, я…

– Ты, – усмехнулся он, не сводя с меня взгляда. – И это прекрасно. Что не так?

Из груди вырвался беспомощный всхлип.

– Крис, я… я так хотела быть здесь, когда ты откроешь глаза! А теперь… Мало ли, вдруг ты подумаешь, что мне совершенно наплевать? Решишь еще, что я к тебе ни разу не приходила. И вообще…

Крис мягко усмехнулся. Похлопал рукой по кровати, подвинулся, освобождая место рядом с собой – и я наконец вернула контроль над собственным телом. Отложила на тумбочку букет, села к мужу – а потом и вовсе прижалась всем телом, вдавливая Криса в подушку. Боги, какое же это было счастье – снова прикасаться к нему, чувствовать горячее дыхание на коже, видеть насмешливый взгляд, улыбку.

– Не переживай, все это время я тебя отлично слышал, – признался Кристер, скользнув ладонью по моей спине. – И надо сказать, чем дальше, тем больше вещей требовало прояснения. Вот, например, правда, что ты завещала свое тело Шелтону на опыты? И пообещала Алефу, что мы обязательно будем на их с Мэнни свадьбе? А Бьянка Абнер, которую ты всегда на дух не переносила, показалось, или ты и ее назвала вполне нормальной эйрой?

– Ну, – фыркнула я, – пока ты спал, я многое в жизни пересмотрела.

– Что, прямо все-все? А «не умирай, любимый» еще актуально? Если честно, меня это волнует больше всего. Думаю, нам надо все переиграть. Давай я снова лягу изображать труп, а ты скажешь: «Не умирай, любимый и единственный эйр муж мой, поганка в супе – это не специально было». И тут я такой открываю глаза…

Не сдержавшись, я треснула мужа кулаком – а нечего издеваться! Конечно, не во всю силу – так, ткнула для вида, но Крис заохал настолько натурально, будто я только что пустила ему стрелу в колено.

– Нельзя бить больного! Нельзя! Вон, на двери табличка висит!

– На голову ты больной, любимый и единственный эйр муж мой! – вспылила я. – На голову!

– Ну, зато любимый.

– Любимый.

На мгновение в палате стало очень тихо. Я замерла, боясь пошевелиться, чтобы не разрушить хрупкое волшебство момента, когда я впервые сказала вслух о своих чувствах. И вдруг ощутила прикосновение к руке. Муж погладил мою ладонь, переплел наши пальцы.

– Я тебя люблю, Рианнон Фелтон, – тихо произнес он. – Серьезно. Без шуток. Люблю.

И потянулся ко мне…

Этот поцелуй должен был стать наградой за три с половиной мучительных недели, что я ждала, пока Крис очнется. Долгожданный, горячий, еще хранивший на губах вкус только что произнесенных признаний…

Но он не состоялся.

Дверь бесцеремонно распахнулась, и наше уединение нарушили медсестра и трое врачей, прибывших, чтобы осмотреть очнувшегося пациента и убрать датчики, которые я, совершенно ошалев от счастья, не заметила и случайно пережала, устроив Крису мнимую смерть. Меня нещадно оттеснили в сторону, а потом и вовсе изгнали, сообщив, что собираются проводить полную проверку с раздеванием.

Тоже мне, удивили. Голого Кристера я уже видела – пусть пока мельком и не во всей красе. Но я была решительно настроена исправить это упущение при первом же удобном случае и рассмотреть все-все-все. Мы муж и жена, в конце концов, и имеем полное право… стучать кроватью о стену! Вот!

Но все мои «вот» для врачей были все равно что пустой звук. Кристера увезли на анализы, а мне было велено явиться завтра. Хорошо хоть попрощаться разрешили.

А впрочем, неважно. Мне все равно было хорошо, как никогда прежде, ведь главное уже случилось. Крис очнулся. И он любит меня.

Любит!

Боги, как же прекрасно!

Счастливая и окрыленная, я летела домой, уже предвкушая, как приду завтра и расскажу Крису об успехах в подготовке к экзамену, первой встрече рабочей группы по изучению стабилизаторов и Шелтоне Лергене, который за обедом вдруг заявил, что после отставки отца собирается плюнуть на карьеру ученого и открыть театр автоматонов. Как наконец поцелую мужа по-настоящему. А еще тайком принесу в сумке пирожные от «Виссена» и термос сейлиннского чая вместо той едва подкрашенной водички, которую давали в столовой медцентра.

Два часа, до краев наполненные счастьем! А потом будут еще два. И еще…

Но сладкие грезы разбились о реальность, когда я увидела, кто стоял у главных ворот Техномагического, ожидая разового пропуска от охранника.

Папа.

Он словно почувствовал, что я рядом. Обернулся, встретившись со мной глазами, шагнул навстречу. Взгляд, привычно суровый, оценивающе скользнул по моей фигуре – фривольной юбке, коротким волосам, модным сапожкам на каблучке, куртке, слишком легкой для конца осени, голой шее без шарфа.

Видеть отца в Грифдейле посреди университетского кампуса было… странно. Крупный широкоплечий горняк с темными волосами и жесткой колючей щетиной на массивном подбородке, Уоррен Фелтон отличался от типичных столичных франтов как земля от неба. Потрепанная кожанка, которую он носил, кажется, уже лет пятнадцать, широкие рабочие штаны, кожа с едва заметным золотистым оттенком от въевшейся за долгие годы магорудной пыли, короткая стрижка – буквально все выдавало в нем уроженца южных островов. Это смущало, напоминая о провинциальном прошлом, от которого я всеми силами старалась сбежать. И вместе с тем, при виде отца – такого родного и знакомого до последней родинки, черточки, протертой кожи на рукавах старой куртке – сжалось сердце. Я не должна была убегать так, позорно и тихо, а потом молчать почти всю осень. Единственное письмо, которое не объясняло и десятой части всего, что произошло со мной, я и то решилась написать лишь три месяца и сотрясение мозга спустя…