Очерки истории цивилизации - Герберт Уэллс

И дело не в том, что искусство книгопечатания было технически слишком сложным или зависело от каких-то предварительных открытий и изобретений. Печать — это простейшее и самое очевидное из приспособлений. В принципе о ней знали всегда. Как мы уже говорили, есть основания предполагать, что палеолитический человек мадленского периода украшал свою кожаную одежду, нанося на нее костяным валиком отпечатки различных узоров. «Печати» древних шумеров — это опять же печатные приспособления. Монеты также изготовляли с помощью подобной технологии.

Неграмотные люди во все века использовали металлические или деревянные печатки, чтобы поставить свою подпись. Вильгельм Завоеватель, норманнский герцог и король Англии, пользовался подобной печатью и чернилами, когда нужно было подписывать документы. В Китае классические тексты размножали, делая оттиски с печатной доски, еще во II столетии до н. э. Но то ли из-за формы книг или из-за сопротивления со стороны владельцев рабов-переписчиков, защищавших свои прибыли; а может быть, потому, что скорописное «демотическое» письмо было и так достаточно легким и быстрым, чтобы еще думать о его ускорении и развитии (что было совершенно неизбежно в случае с китайскими иероглифами или готическим шрифтом); или же потому, что пропасть разделяла в общественной жизни человека мысли и знаний и человека технических умений — но книгопечатание так и не появилось, даже в простейшем виде для воспроизводства иллюстраций.

Главная причина того, что не удалось организовать книгопечатание, заключается, очевидно, в том, что не было в достатке материала необходимой плотности и удобной формы, пригодного для печати книг.

Снабжение папирусом было строго ограничено. К тому же не существовало единого формата для книжной страницы. Бума- re еще предстояло прийти из Китая, чтобы сыграть свою роль в освобождении разума в Европе. И даже если бы появились книгопечатные станки, они все равно простаивали бы без дела, а в это время продолжалось бы неспешное изготовление папирусных свитков. Но этим сложно объяснить, почему не использовали копировальные доски или штампы для воспроизведения иллюстраций или чертежей.

Египет — единственный регион, где растет папирус. Это помогают нам понять, почему Александрии так быстро удалось достичь значительных успехов в области знания. Того же Эратосфена, учитывая те скудные приспособления, которыми он пользовался, можно поставить на один уровень с Ньютоном или Пастером. При этом Александрия почти никак не повлияла на политику или на духовную жизнь своего времени.

Мусей и Библиотека в Александрии были средоточием света, который можно сравнить с затемненным фонарем, скрытым от остального мира. Не существовало никаких средств донести эти достижения до благожелательно настроенных людей за пределами Александрии, за исключением утомительного переписывания книг вручную. В те времена не было способа общения, доступного большинству людей. Ученым приходилось, тратя значительные средства, добираться до этого многолюдного научного центра, потому что не было иного способа добыть хотя бы крупицу знаний. В Афинах и Александрии единичному искателю можно было приобрести самые разные манускрипты по разумной цене, но любая попытка заняться образованием масс немедленно вызвала бы критическую нехватку папируса.

Впрочем, образование вообще не шло в массы. Чтобы приобрести нечто большее, чем поверхностные знания, необходимо было пожертвовать своей размеренной жизнью, поменять ее на долгие годы ненадежного существования в отдельном мирке неустроенных и перегруженных утомительной работой мудрецов. Ученость, конечно, не означала такого полного разрыва с повседневной жизнью, как посвящение в жрецы, однако по своей природе это были явления одного порядка.

И очень быстро это чувство свободы, открытость и прямота суждений, которые, как воздух, необходимы для подлинной интеллектуальной жизни, исчезли из Александрии. С самого начала покровительство Птолемея I ставило предел возможной политической дискуссии. Впоследствии разногласия между школами впустили суеверия и предрассудки уличной толпы в научную жизнь.

Мудрость покинула Александрию, оставив вместо себя педантизм. Работа с книгой заменилась преклонением перед ней. Очень скоро ученые превратились в изолированный класс, со всеми присущими этому классу неприглядными особенностями. Не успело смениться и несколько поколений в Мусее, как Александрия познакомилась с новым типом человеческого существа — неуклюжим эксцентриком, непрактичным, незнающим самых простых житейских вещей. С буквоедом, у которого привычка выходить из себя из-за каждой мелочи сочеталась с зоркой ревностью к коллегам по цеху и презрением к необразованной толпе за пределами его мирка. Одним словом, миру явился Книжный Червь. Он отличался такой же нетерпимостью, как жрец, только не имел алтаря, и таким же невежеством, как знахарь, хоть и не жил в пещере. Его ничуть не утомляли долгие часы, проведенные за переписыванием книг. Его можно было бы назвать побочным продуктом интеллектуального процесса, но для многих поколений людей этот побочный продукт оказался серьезной помехой, заграждая свет знаний, зажженный человеческим разумом.

Поначалу творческая активность Александрии была сосредоточена вокруг Мусея и носила главным образам научный характер. Философия в более энергичный век была учением о контроле над собой и материальным миром и побуждала к активным действиям. Не отвергая этих претензий, философия в Александрии стала в действительности наукой о тайных, охраняемых от непосвященных, способах примирения с этим миром. Стимулятор превратился в наркотик. Философ не препятствовал миру катиться в пропасть — миру, частью которого был он сам, — и утешался красивыми умозрительными построениями. В них мир представал иллюзией, за которой скрыта некая квинтэссенция. Афины, уже утратившие политический вес, но все еще многолюдные и знаменитые, вступали в эпоху своего интеллектуального упадка почти незаметно для постороннего взгляда. Они всегда пользовались странным уважением воюющих государств и авантюристов всего мира и были еще одним центром подобного философского учения.

Если в Александрии поздно сложилась своя особая философия, то уже с самых ранних своих времен она стала заметным Центром создания и общения религиозных идей.

Мусей и Библиотека представляют собой только одну из граней тройственной природы этого города. Это были ее аристотелевский, эллинистический, македонский элементы. Птолемею I удалось ввести в жизнь Александрии еще два фактора, дополняющие неповторимое своеобразие этого центра.

Первый — это значительное количество иудеев, частично из Палестины, но по большей части из тех поселений в Египте, в которых иудеи уже давно жили. Этими последними были иудеи-диаспоры той ветви еврейского народа, что не знала вавилонского пленения. Эти иудеи имели Библию и находились в тесном общении со своими единоверцами во всем мире. Они населяли один из самых обширных кварталов Александрии. Этот город стал самым большим еврейским городом в мире: евреев в Александрии тогда было больше, чем в самом Иерусалиме. Мы уже отмечали то, что они сочли необходимым перевести свои священные тексты на греческий язык.

И, наконец, в Александрии жило множество египтян, в основном также говоривших на греческом языке. Однако была жива их традиция, насчитывавшая сорок веков храмовой религии и культов.

В Александрии сошлись три типа белой расы, три типа разума и духа: здравомыслящий критицизм ариев-греков, нравственное рвение и монотеизм семитов-иудеев и древняя египетская традиция мистерий и жертвоприношений. Насколько ей удалось сохранить свою жизнеспособность в мире, мы уже видели на примере таинственных обрядов и культов Греции. Подобные обряды хамитский Египет открыто и торжественно совершал в своих величественных храмах.

Вот эти три элемента и были составляющими александрийской «закваски». В порту и на рынках, где общались люди всех известных народностей и рас, неизбежно взаимодействовали и сравнивались их религиозные представления и обычаи. Сообщается, что в III в. до н. э. буддийские миссионеры, отправленные царем Ашокой, прибыли в Александрию из Индии, и нет сомнений, что в более поздние времена в Александрии постоянно существовала колония индийских торговцев. Аристотель в своей «Политике» замечает, что религиозные представления людей охотно заимствуют свои формы из их политических институтов. «Люди заимствуют образ жизни своих богов в не меньшей степени, чем их телесные формы, из своей собственной».

В эпоху огромных эллинистических империй, управляемых автократическими монархами, уже было недостаточным поклонение лишь местным божествам, старым покровителям племени и города. Людям нужны были боги, такие же всеобъемлющие, как и царства, и всюду, кроме тех мест, где на пути стояли интересы влиятельного жречества, шел любопытный процесс ассимиляции богов. Как оказалось, все эти многоликие и разнообразные боги во многом схожи между собой. Люди приходили к заключению, что вместо различных богов на самом деле должен быть один бог со множеством имен. Он был повсюду, но только под другим «псевдонимом». Римский Юпитер, греческий Зевс, вавилонский Бел-Мардук, египетский Амон — тот, с которым пробовал бороться Аменхотеп IV (он же Эхнатон), и предполагаемый «отец» Александра Македонского — все они были достаточно схожи, чтобы слиться в единый образ.