Мой ледокол, или наука выживать - Леонид Токарский

Очень быстро еврейское население страны разделилось на две группы. В одной группе образовательный статус и учёные степени уважаются, в другой — нет. Инженеров, таких как я, не могут послать работать грузчиками.

А принадлежащего к другой группе можно и нужно использовать на черных работах. В одной группе — преподающие учителя без высшего образования, во второй — доктора педагогических наук, ухаживающие за стариками...

Когда-то в советских СМИ была модна рубрика «если бы кем-то был я...»

Так вот, если бы премьер-министром Израиля был я, то решил бы эту искуственно созданную проблему простым указом:

«В соответствии с законами Израиля... о соблюдении прав человека и гражданина, во всех государственных учреждениях и предприятиях категорически запрещается нанимать на работу и задействовать из любых посторонних источников израильских граждан с разными условиями оплаты за выполнение той же работы и на разных социальных условиях. Условия найма в государственные учреждения и предприятия должны осуществляться только прямыми договорами, без посредников. Виновные за нарушение этого указания будут привлечены к уголовной ответственности за нарушение прав человека и уволены по статье... Особая персональная ответственность возлагается на начальников отделов кадров предприятий и учреждений».

Сделать так — элементарная и прямая обязанность любого государственного деятеля, уважающего и любящего свой народ.

Ведь именно, это — понятие справедливости и равенства, всегда лежали в основе борьбы евреев с самодержавием и антисемитизмом. Здесь в Израиле, в нашем собственном государстве эти понятия игнорировались и затмились персональными интересами, алчностью и пренебрежением к чести и достоинству своих братьев по крови.

Хоть мы, евреи и не распинали Иисуса Христа, но душу из него могли вывернуть, безусловно...

Глава 33

Воинскoe братство

Жизнь продолжалась. Теперь она, как у всех израильтян, делилась на две неравные части — гражданскую и военную.

В личной жизни у меня ничего не менялось. Я, честно говоря, не очень хотел жениться. Да мне было не так уж и плохо. Наша семейная легенда говорит, что с моей будущей женой, Рахелью, я познакомился случайно. Однажды мне понадобилась дрель. Попросил своего приятеля одолжить мне её. Он дал дрель, с условием, что я заеду познакомиться с девушкой.

Девушку звали Рахель. Она жила рядом с местом моей работы в Лоде, что мне, как человеку рассудительному, и приглянулось. Однако вскоре мы поженились. Это было сделано тихо — в синагоге, в присутствии близких друзей и родственников.

Рахель стала моим другом по жизни и моим счастьем. Отличительная её черта заключается в том, что она очень надежный человек. Рахель служила в израильской армии, в артиллерии, куда попала после долгих усилий, вопреки желаниям родителей, будучи единственным ребёнком в семье. Она тонко чувствует партнёра и друга. В нужную минуту умеет мобилизовываться, не задавая лишних вопросов. Это очень ценная в жизни черта, свойственная израильтянкам.

Однажды мы ехали в машине и заблудились, попав в какую-то арабскую деревню. Вокруг крутились странные личности и обстановка становилась нервной. Я не успел сказать Рахели ни слова, как она вытащила пистолет, взвела курок и быстро, но спокойно произнесла: «Скажешь, когда стрелять». Мне очень понравилось, как она реагировала на опасность, появилось чувство гордости за свою жену.

Через год у нас родилась дочка Фани. Когда Фани исполнился год и Рахель была на последних месяцах беременности Яэлью, началась Первая ливанская война. Меня призвали ночью. Вторая беременность Рахели была тяжёлой. Она была ограничена в передвижении, что особенно неудобно при наличии годовалого ребёнка. Помогали все, кто мог. Рахель вела себя необыкновенно стойко и мужественно.

Ливанская война продолжалась три года. Это была моя первая полномасштабная война и первое путешествие за границу. Бейрут также стал первой столицей иностранного государства, которую я видел. Наша служба была периодической. Мы воевали, потом нас сменяли, и мы возвращались домой на работу и к семье. Виды армейской деятельности тоже менялись. Служба на боевых машинах сменялась сторожевой. После долгого перерыва я снова увидел снег. Для ребят, родившихся в Израиле, снег был явлением новым и непонятным. Когда я показал им, как натирать уши снегом, чтобы не мёрзли, они побежали к врачу спрашивать, не сошёл ли я с ума.

Когда Фани было лет пять, она спросила меня: «Что такое снег?» Я подошёл к морозильнику, открыл его и показал ей иней. Она потрогала его, покрутилась, покрутилась, а потом осторожно спросила: «Сколько же в России холодильников?»

Одним из самых интересных моментов службы в Ливане была охрана лагеря военнопленных «Ансар». Там находились террористы всех мастей. Их делили на две группы. В коричневые комбинезоны были одеты боевики, захваченные «с кровью на руках», в синих комбинезонах — те, кто ещё не убивал. В лагере я в первый раз увидел наших врагов вблизи. Многие говорили по-русски.

Оказалось, что часть из них учились в Москве и Ленинграде. Были такие, которые считали себя идейными коммунистами. Я очень удивился гуманности, с которой наши военные власти относились к пленным. Около лагеря крутились молодые шведки и голландки, представительницы Красного Креста. Мне приходилось каждый день сопровождать их с нашими солдатами вовнутрь лагеря. Они скрупулезно проверяли доставку газет арестованным и предъявляли нам претензии, если газеты были старые.

Раз в неделю мы проводили свидание заключённых с жёнами и детьми. Это целая военная операция. Надо было отделить заключённых «свидающихся» от «несвидающихся». Затем мы препровождали «свидающихся», каждого в отдельное помещение, где они несколько часов оставались наедине со своей семьёй. Своим поведением заключённые напоминали не бойцов армии сопротивления, а отпетых убийц и уголовников. Гомосексуализм среди них был явлением обычным. Часто наблюдалась такая картина. В зоне из палатки выскакивал молодой мальчишка, полностью раздетый. За ним гнался здоровый мужик с чёрной мусульманской бородой, размахивая трусами. Хватал мальчишку за руки и втаскивал опять в палатку. Через час весь лагерь начинал скандировать: «Роцим доктор, акчав, акчав!». В переводе с ломаного иврита это означало: «Хотим немедленно доктора!» В свободное время я с доктором Мишей играл в шахматы. Каждый раз, услышав эти крики, тут же прекращали игру. Миша готовил инструменты и медицинскую сумку, бормоча под нос: «Кого же сейчас пойдём зашивать?» Мы подходили к транзитной части ограждения. Наши солдаты передавали носилки в зону. Мы заходили вовнутрь. Миша вдевал нитку в иголку и принимался зашивать очередного «героя мусульманской революции». Однажды Миша сказал мне по-русски: «Вот подонки, я ведь этого паренька уже пятый раз зашиваю!». На следующий день мой «земляк», учившийся в Ленинградском университете, поклонник коммунизма и мусульманской революции, начал со мной очередной разговор по-русски. Он стоял в зоне в окружении своих друзей и спорил со мной о великой мусульманской религии. Я спросил, как связать великую мусульманскую культуру с гомосексуализмом и насилием. Вчерашний мальчик был одет в коричневый комбинезон — это означало, что он был убийцей и, по их понятиям, героем. Нисколько не смущаясь, под громкое одобрение присутствующих, мой арабский «земляк» ответил, что гомосексуализм — это часть арабских традиций. Женщина существует для рождения детей, а мужчина используется для удовольствия. Это была очень впечатляющая трактовка ислама.