Психолингвистика - P. Фрумкина

Есть и совсем другой вид с. — это с. перед жизнью, которая всегда требует от нас ориентации в новых обстоятельствах, принятия решений, последствия которых мы не можем предсказать. Каждый новый шаг в жизни — будь то выбор профессии, устройство на работу, переезд в другой город, создание семьи — это риск. Любая новизна, любые перемены, к которым человек обычно стремится, — одновременно несут в себе не только возможности самореализации, но и угрозу нашему душевному равновесию, покою и устойчивости. Психологи называют этот вид с. "экзистенциальным", от слова экзистенция, существование.

Экзистенциальный с. как переживание в определенной степени присущ каждому здоровому человеку, — правда, он редко осознается нами как постоянный и неизбежный спутник на жизненном пути. Переживание экзистенциального с. коренится в самой сути человеческого существования: последнее можно представить себе как пирамиду, в основании которой лежит стремление к устойчивости, постоянству и покою, а вершина стремится к познанию нового, связям с другими людьми и к обусловленному такими целями риску. Любое приобретение грозит нам потерей, но тот, кто попытался бы построить свою жизнь, исходя из этого, просто перестал бы быть человеком.

Глубина и неизбежность экзистенциального с. известна человечеству с незапамятных времен. Это отразилось в разных изречениях, в том числе — в ставшей крылатой фразе римского поэта Катулла "лови мгновение". Однако мало кто знает, что в стихотворении, откуда взята эта фраза, Катулл вовсе не призывал жить по принципу "после нас — хоть потоп". Напротив, когда, обращаясь к возлюбленной, поэт говорит:

Не спрашивай меня, о Левконоя,какой конец нам даровали боги,

он напоминает ей о драгоценной и непреходящей прелести и необходимости самых обыденных, домашних занятий.

Экзистенциальный с. — это одновременно с. перед жизнью и с. перед смертью. Бессилие человека, охваченного экзистенциальным с., потеря им смысла жизни — это центральная тема романов и рассказов великого писателя Франца Кафки. В романе французского писателя Альбера Камю "Чума" описано преодоление экзистенциального с. людьми, продолжающими выполнять свой долг в обреченном городе, охваченном эпидемией чумы (чума здесь — аллегория фашизма).

Человек может победить экзистенциальный с., лишь выйдя за пределы себя самого — через любовь к другим, ближним и дальним, через труд и созидание.

Нередко с первого школьного дня учитель жалуется на неуемную энергию одних детей и вялость, флегматичность других. Родители признают, что за одним ребенком чуть ли не с рождения был "нужен глаз да глаз" и успокоить его непросто, а другого можно было надолго оставлять одного, да и теперь этот "тихоня" может часами перебирать какие–то винтики. Во всех этих случаях имеется в виду степень активности ребенка, определяемая его т. Правда, в приведенных примерах т. оценивается не каким–либо объективным способом, а с точки зрения ответственных за ребенка взрослых, но в повседневной жизни проблема т. чаще всего обсуждается в ситуациях, когда поведение требует особого объяснения.

Т. — совокупность врожденных характеристик человеческого организма, он в большой мере определяет скорость и интенсивность реакций индивида на импульсы, исходящие как из внешнего мира, так и из глубин собственного организма. Люди с разным т. по–разному реагируют даже на простые физиологические ощущения — голод, шумы, по–разному переносят холод и жару, боль и стресс.

Эти различия заметили еще в древности. Основатель современной медицины, древнегреческий врач Гиппократ выделил четыре типа т. в соответствии со свойственными его эпохе представлениями о том, какая из четырех жидкостей, циркулирующих в организме, играет для данного человеческого типа определяющую роль. Это кровь, определяющая сангвинический тип; обычная желчь, типичная для холерика; черная желчь, доминирующая у меланхолика; слизь ("флегма"), характерная для типа флегматического. Русское слово т. происходит от лат. temperamentum, букв. — "смесь, сочетание": имелось в виду, что у каждого человека упомянутые "жидкости" присутствуют в определенных сочетаниях.

Представление о четырех типах т. пережило тысячелетия и уже в XVIII в. было развито великим немецким философом Кантом, который стремился увязать т. и характер (см.). Именно к Канту восходят привычные для нас "житейские" определения конкретного человека как "сангвиника" или "меланхолика". Кант считал, что для сангвиника характерна быстрая смена эмоций при малой их глубине. Холерик, напротив, хотя горяч и вспыльчив, но глубок; меланхолик реагирует не сразу, но при этом переживания меланхолика глубоки и длительны. Флегматик и реагирует замедленно, и по содержанию его эмоции не слишком глубоки.

В реальной жизни чистые типы т. встречаются крайне редко: человек слишком сложен, чтобы его можно было описать такой простой схемой. Тем более что склонность человека к быстрым или замедленным реакциям, его импульсивность или уравновешенность, глубина переживаний или их поверхностность только до известной степени определяются т. Как существо социальное, человек вынужден приспосабливаться к другим людям, и, считаясь с ожиданиями семьи, друзей, окружения и вообще с требованиями жизни, он способен при необходимости умерять свой пыл или же заставлять себя быть более энергичным, преодолевать надежду на "авось" и природную лень.

Хотя с т. рождаются, но, чтобы жить в мире с собой и другими, человек вынужден помнить, что он существует в мире других людей, каждый из которых тоже наделен особым т. и, что не менее важно, имеет свои цели и желания, свой характер. Это еще трудно для ребенка, но возможно с того момента, когда человек осознает себя как "Я", который должен взаимодействовать с Другим, понимаемым как "Ты", т. е. в диалоге равных и необходимых друг другу личностей. Внимание к отношениям "Я" и "Ты" смягчает зависимость человека от "неудобных" для него и для других черт его т., таких, как природная застенчивость, раздражительность или медлительность. Человек, обуздывающий в себе "природное" ради культурного, социального, нередко переживает так называемое "второе рождение", сознавая себя "человеком среди людей". Так он становится личностью (см.).

В какой мере от т. зависят поступки человека? Нередко в значительной. Как определяющий "психофизиологическую базу" характера (см.), т., казалось бы, не подлежит оценочному суждению: недаром мы говорим "неудержимый т.", но не говорим "скверный т.". Мы не противопоставляем сангвиника меланхолику как лучшее — сомнительному. Тем не менее в разные исторические периоды и в разных культурах те или иные типы т. оказываются выделенными как социально и культурно предпочтительные. Об этом свидетельствуют памятники литературы прошлого и литература настоящего.

Например, в исландских сагах бешеным, неукротимым т. обладают не только герои, но и героини, что непредставимо для русской традиции: неистовым может быть Протопоп Аввакум, но не его жена. В культуре Японии воинам–самураям в пределах кодекса самурайской чести положено открыто демонстрировать свирепость и готовность умереть за честь рода, в то время как представителям других сословий в ряде обстоятельств японская культура предписывает внешнее беспристрастие, в силу чего полагается скрывать самые естественные чувства, в том числе — скорбь по умершим близким, т. е. проявлять сверхсдержанность вне зависимости от т.

Оправдывает ли т. поступки, которые мы считаем неблаговидными или неуместными? Скорее объясняет, чем оправдывает. Впрочем, в законодательстве многих стран оговорено, что человек, совершивший преступление в состоянии аффекта, т. е. ослепленный эмоциональным взрывом, может рассматриваться как жертва собственного т. и потому заслуживает смягчения наказания.

Примеры, анализируемые ниже, частью взяты из литературы, частью — из биографий выдающихся личностей.

Подчеркнем еще раз, что, относя конкретного человека к тому или иному типу т., мы лишь эскизно обрисовываем его как личность.

Холерик. Несомненным холериком была Марина Цветаева — великий русский поэт (1892–1941). Рано сформировавшаяся как личность, она вкладывала максимальную полноту страсти во все, что она делала. Накал и глубина ее чувств раскрыты в ее стихах и прозе, но не в меньшей степени — в письмах и дневниковых заметках. Она сама писала о своей "безмерности в мире мер". Она действительно безмерно любила своих детей, родных и друзей; она испытала страстную любовь не только к людям, которых она мало знала, но даже к тем, с кем она вообще не была лично знакома — это великий немецкий поэт Р. М. Рильке, с которым Цветаева только переписывалась, и великий русский поэт Борис Пастернак, при встрече с которым до своей эмиграции она лишь обменялась несколькими словами.