Я – нахал! Очерки, статьи, избранные стихотворения - Владимир Владимирович Маяковский

class="v">а в наших –

            ни стульев нет,

                        ни орга́нов.

Копнешь –

            одни купола.

И лучше б оркестр,

            да игра дорога –

сначала

            не будет финансов, —

а то ли дело,

            когда орган –

играй

            хоть пять сеансов.

Ясно –

            репертуар иной –

фокстроты,

            а не сопенье.

Нельзя же

            французскому Госкино

духовные песнопения.

А для рекламы –

            не храм,

                        а краса –

старайся

            во все тяжкие.

Электрорекламе –

            лучший фасад:

меж башен

            пустить перетяжки,

да буквами разными:

                        «Signe de Zoro»[25],

чтоб буквы бежали,

                        как мышь.

Такая реклама

            так заорет,

что видно

            во весь Boulmiche[26].

А если

            и лампочки

                        вставить в глаза

химерам

            в углах собора,

Тогда –

            никто не уйдет назад:

подряд –

            битковые сборы!

Да, надо

            быть

                        бережливым тут,

ядром

       чего

            не попортив.

В особенности,

            если пойдут

громить

      префектуру

                напротив.

[1925]

Бродвей

Асфальт – стекло.

                        Иду и звеню.

Леса и травинки –

                           сбриты.

На север

            с юга

                      идут авеню,

на запад с востока –

            стриты.

А между –

            (куда их строитель завез!) –

дома

            невозможной длины.

Одни

            дома длиною до звезд,

другие –

            длиной до луны.

Янки

     подошвами шлепать

                              ленив:

простой

            и курьерский лифт.

В 7 часов

            человечий прилив,

в 17 часов –

            отлив.

Скрежещет механика,

            звон и гам,

а люди

            немые в звоне.

И лишь замедляют

            жевать чуингам,

чтоб бросить:

            «Мек моней?»

Мамаша

         грудь

            ребенку дала.

Ребенок,

            с каплями из носу,

сосет

      как будто

            не грудь, а доллар –

занят

     серьезным

            бизнесом.

Работа окончена.

            Тело обвей

в сплошной

            электрический ветер.

Хочешь под землю –

            бери собвей, –

на небо

            бери элевейтер.

Вагоны

          едут и

                  дымам под рост,

и в пятках

            домовьих

                        трутся,

и вынесут

            хвост

                  на Бруклинский мост,

и спрячут

            в норы

                      под Гудзон.

Тебя ослепило,

                    ты

                         осовел.

Но,

            как барабанная дробь,

из тьмы

            по темени:

                        «Кофе Максвел

гуд

            ту ди ласт дроп».

А лампы

      как станут

            ночь копать.

ну, я доложу вам –

                        пламечко!

Налево посмотришь –

            мамочка мать!

Направо –

            мать моя мамочка!

Есть что поглядеть московской братве.

И за день

            в конец не дойдут.

Это Нью-Йорк.

            Это Бродвей.

Гау ду ю ду!

Я в восторге

            от Нью-Йорка города.

Но

     кепчонку

            не сдерну с виска.

у советских

            собственная гордость:

на буржуев

            смотрим свысока.

6 августа – Нью-Йорк.

[1925]

Свидетельствую

Вид индейцев таков:

пернат,

            смешон

                        и нездешен.

Они

       приезжают

            из первых веков

сквозь лязг

            «Пенсильвэниа Стейшен».

Им

       Кулиджи

            пару пальцев суют.

Снимают

           их

            голливудцы.

На крыши ведут

            в ресторанный уют.

Под ними,

            гульбу разгудевши свою,

нью-йоркские улицы льются.

Кто их радует?

            чем их злят?

О чем их дума?

            куда их взгляд?

Индейцы думают:

            «Ишь –

                         капитал!

Ну и дома застроил.

Все отберем

            ни за пятак

при

            социалистическом строе.

Сначала

            будут

                        бои клокотать.

А там

            ни вражды,

                        ни начальства!

Тишь

            да гладь

                     да божья благодать –

сплошное луначарство.

Иными

      рейсами

            вспенятся воды;

пойдут

            пароходы зажаривать,

сюда

         из Москвы

                        возить переводы

произведений Жарова.

И радио –

            только мгла легла –

правду-матку вызвенит.

Придет

            и расскажет

                        на весь вигвам,

в чем

      красота

            жизни.

И к правде

         пойдет

            индейская рать,

вздымаясь

            знаменной уймою…»

Впрочем,

          зачем

            про индейцев врать?

Индейцы

       про это

            не думают.

Индеец думает:

                  «Там,

                         где черно

воде

            у моста в оскале,

плескался

            недавно

                        юркий челнок

деда,

            искателя скальпов.

А там,

            где взвит

                        этажей коробок

и жгут

            миллион киловатт, —

стоял

            индейский

                        военный бог,

брюхат

            и головат.

И все,

       что теперь

            вокруг течет,

все,

            что отсюда видимо, —

все это

            вытворил белый черт,

заморская

            белая ведьма.

Их

     всех бы

            в лес прогнать

                        в один,

и мы чтоб

            с копьем гонялись…»

Поди

        под