И пусть вращается прекрасный мир - Колум Маккэнн

Когда мы подъехали к дорожке, ведущей к многоэтажкам, мне сразу показалось, будто люди чем-то взволнованы. На нашу машину никто даже не обернулся. Мы прижались к забору, скрытому в тени эстакады. В глянце черных стальных столбов плясали городские огни. Ночных бабочек не было видно, хотя я заметила пару девиц в коротких юбчонках под фонарями ворот. Одна всхлипывала, цепляясь за плечо второй.

У меня не было времени на проституток, никогда не было. Я не питала к ним злобы, но и не рвалась пожалеть. У них были сутенеры и белые мужики, вот те пусть и жалеют. Такой уж жизнью все они жили. Сами ее выбрали.

— Мэм? — произнес шофер.

Я все еще держала Клэр за руку.

— Доброй ночи, — пожелала я.

Открыла дверцу и в тот самый миг увидела их, двух чудесных малюток, шедших под круглыми фонарями по ночной улице.

Я знала их. Видела прежде. Они были дочками проститутки, жившей двумя этажами выше. Я старалась держаться подальше от всего этого. Год за годом. Не подпускала их близко. Встречая в лифте их мать, еще совсем юную, хорошенькую и порочную, я отводила взгляд, рассматривала кнопки с цифрами.

Девочек вели по дорожке мужчина и женщина. Социальные работники с сияющей бледной кожей, с пугливым замешательством на лицах.

Девочки были одеты в розовые платьица с лентами. Волосы убраны бисером. Пластиковые сандалетки на ножках. Им было не больше двух-трех лет, прямо близняшки, да не совсем. Обе улыбались, и теперь, когда я вспоминаю об этом, их улыбки кажутся мне странными. Конечно, они не могли понимать, что происходит, но воплощали собой картину здоровья и радости.

— Какие славные, — сказала Клэр, и в ее голосе я расслышала нотку неподдельного ужаса.

У социальных работников были непреклонно-строгие взгляды. Они подталкивали девочек вперед, стараясь благополучно провести мимо оставшихся под эстакадой проституток. В отдалении стоял полицейский автомобиль. Собравшиеся люди пытались помахать девочкам, наклониться и сказать им что-то, может, даже взять их на руки, но социальные работники отстраняли всех, убирали с дороги.

Бывают моменты, когда в жизни что-то проясняется, вдруг встает на место, без всякой на то причины. В тот самый миг я поняла, что мне следует сделать.

— Эти люди забирают их с собой? — спросила Клэр.

— Похоже на то.

— Куда же их теперь?

— В какой-нибудь детский приют.

— Но они же совсем еще крошки.

Детей подталкивали к задней дверце машины. Одна из девочек заплакала. Она держалась за основание автомобильной радиоантенны и не хотела отпускать ее. Социальный работник тянул ее прочь, но малышка не сдавалась. Обойдя машину, женщина принялась отцеплять ее ручки, пальчик за пальчиком.

Я ступила на тротуар. Не узнавала собственное тело. Во мне проснулась стремительная грация. Сделав несколько шагов, я сошла с тротуара на шоссе. Как была, в тапочках Клэр.

— Подождите, — крикнула я.

Мне-то казалось, все кончилось давным-давно, все упаковано по коробкам и отправлено подальше. Но ничто не заканчивается. Проживи я еще хоть сто лет, ничто во мне не изменится.

— Подождите.

Джанис (так звали ту, что постарше) растопырила пальчики и потянулась ко мне. Давно я не чувствовала такой радости, так давно. Ее младшая сестренка, Джаззлин, плакала навзрыд. Я оглянулась на Клэр, еще не успевшую выйти из машины, на ее освещенное фонарями лицо. Казалось, она и напугана, и счастлива.

— Вы знакомы с этими детьми? — спросил меня коп.

Кажется, я ответила: «Да».

Так ему и сказала. Пустяковая ложь, не хуже любой другой:

— Да, я их знаю.

Книга четвертая

Рвется к морю, я иду

Октябрь 2006 г.

Она часто размышляет, что способно удерживать человека так высоко в небе? Откуда этот онтологический клей? Что там такое, вверху, в этом пугающе одиноком силуэте, в темной черточке на фоне неба, в соломенной фигурке, затерянной в необозримо большом пространстве? Угол горизонта. Еле заметная нить, соединяющая края зданий. Тонкий шест в руках канатоходца. Безбрежная пустота вокруг.

Фотография сделана в тот самый день, когда ее мать погибла в автокатастрофе, — лишь одна из причин, заставившая ее привязаться к снимку: простой факт, что в тот день кто-то мог запечатлеть подобную красоту. Она увидела надорванную, слегка пожелтевшую карточку в Сан-Франциско, четыре года назад, на распродаже чьих-то пожитков. На самом дне коробки с фотографиями. Мир не устает преподносить свои маленькие сюрпризы. Она купила снимок, вставила в рамку и с тех пор брала с собой, перебираясь из одной гостиницы в другую.

Человек застыл посреди неба, в то время как самолет будто ныряет в угол небоскреба. Один мимолетный фрагмент истории, породнившийся с другим. Словно идущий по канату человек как-то предвидел грядущие события. Столкновение времени и истории. Кульминационный момент репортажей. Мы ждем взрыва, но его все нет. Самолет благополучно пролетает мимо, канатоходец добирается до конца проволоки. Мироздание не разваливается на части.

Ей кажется, что на снимке сохранен устойчивый, непреходящий момент: одинокий человек на шкале истории, еще способный творить мифы, несмотря на все прочие обстоятельства. Фотография стала одной из самых дорогих ее сердцу вещиц, без нее чемодан не казался собранным, не желал закрываться, в нем словно не хватало чего-то важного. Куда бы ни ехала, она непременно укладывала бережно завернутый в упаковочную бумагу снимок вместе с прочими памятными вещами — ниткой жемчуга, локоном волос сестры.

В очереди к пункту досмотра багажа в аэропорту Литтл-Рока она стояла за мужчиной в джинсах и потертой кожаной куртке. Он был по-своему красив, в своей бесцеремонной небрежности. Тридцать с гаком или все сорок — на пять-шесть лет старше ее самой. Пружинит шаг. Она подступила поближе. Ярлычок на дорожной сумке: Врачи без границ.[166]

Сотрудник службы безопасности хмурится, разглядывая его паспорт.

— Вы везете с собой какие-либо жидкости, сэр?

— Только восемь пинт.

— Прошу прощения, сэр?

— Восемь пинт крови. Не думаю, что они прольются.

Мужчина стучит себя в грудь, и она смеется. По выговору ясно, что этот тип итальянец: окончания слов восторженно растянуты. Он оборачивается с улыбкой, но охранник аэропорта отступает на шаг, внимательно оглядывает его, словно картину в музее, а после говорит:

— Сэр, пожалуйста, выйдите из очереди.

— Простите?

— Выйдите из очереди, пожалуйста. Сейчас же.

Еще двое охранников подплывают ближе.

— Послушайте, я просто пошутил, — говорит итальянец.

— Сэр, пожалуйста, следуйте за нами.

— Это шутка, — оправдывается тот.

Его выталкивают в сторону, в направлении офиса.

— Я врач, я просто пошутил. Насчет перевозки восьми пинт крови, всего-навсего. Шутка. Неудачная шутка, и все.

Он всплескивает руками от досады, и охранник немедленно заламывает одну руку ему за спину, толкает в офис, и дверь закрывается за ними, громко хлопая.

Неприязнь волной бежит по толпе пассажиров, захлестывает очередь и ее саму. Когда охранник поворачивается, чтобы смерить ее взглядом, она чувствует, как по шее спускается холодок. Достает маленький пакетик на застежке, в котором везет флакончик духов, и осторожно ставит на стойку досмотра.

— Почему вы везете это в ручной клади, мисс?

— Он весит менее трех унций.

— И цель вашей поездки?..

— Частный визит. Хочу навестить подругу.

— Пункт вашего назначения, мисс?

— Нью-Йорк.

— Поездка деловая или развлекательная?

— Развлекательная, — говорит она, и слово застревает в горле.

Спокойная уверенность ответов обретена с годами практики, и, уже пройдя через решетку металлодетектора, она привычно поднимает руки, чтобы ее могли обыскать, хоть тревожного сигнала так и не последовало.

Самолет почти пуст. Итальянец в итоге поднимается на борт. Он тяжело ступает, полон смущения и раскаяния. Плечи опущены, словно высокий рост доставляет ему одни неудобства. Темно-русые волосы в полном беспорядке. Окрашенная сединой короткая щетина на подбородке. Устраивается в кресле позади, ловит на себе ее взгляд. Обмениваются осторожными улыбками. Она слышит, как итальянец стаскивает с себя кожаную куртку и со вздохом опускается на сиденье.

Где-то на середине полета она просит принести ей джин с тоником, и итальянец протягивает вперед двадцатидолларовую купюру, чтобы заплатить за напиток.

— В былые времена поили бесплатно, — говорит он.

— Вы всегда путешествуете на широкую ногу? Шикуете?

Она недовольна собой — взяла слишком резкий тон, но иногда это случается, слова вылетают изо рта под неуклюжим углом, будто с самого начала разговора она встает в защитную стойку.