Мост - Ася Михеева

разберешься, но давай-ка вернемся к тому, что ваша мама не дала вам с Эриком вообще никаких настроек. И то, что у вашего отца сбоило, поскольку накладывалось одно на другое, – у вас работает. Если научитесь. Один человек не может быть и архитектом, и картографом, это системно запрещено, – а брат с сестрой, почему бы нет, пожалуйста.

– Кем?

– Со временем поймешь. Сейчас тебе надо осваиваться. Смотри сюда…

Он схватил и – я не поверила своим глазам, но чему я удивляюсь? Сижу в темноте посреди нигде, разговариваю со светящимся рисунком, висящим в воздухе, вокруг меня летают какие-то цепочки, похожие на водоросли и на медуз одновременно, и почему меня должно удивлять, что нарисованный мужик хватается за них рукой? – в общем, он схватил одну цепочку, повернул ее ко мне широкой стороной.

– Видишь? Этот маленький символ означает, что ты будешь понимать язык того, кого встретишь там первым. И, следовательно, всех, кто будет с тобой разговаривать на этом языке. Теперь – внимание – я подгружу тебе ресурс еще на два языка, мало ли что. Следи, без твоего внимания это не сработает.

Я пристально смотрю, как значок рядом с пустой частью ленты извивается, растет, отращивает новые ножки и вдруг рывком делится надвое. Половинка успокаивается и возвращается в прежнюю форму, а вторая снова растет, растет, удлиняет ножки и тоже рывком разделяется пополам.

Предок отпускает ленточку, она торопливо возвращается на свое место и кружит.

– Не тошнит? – тревожно спрашивает предок.

– Не, – отвечаю я. Тошнить не тошнит, но чувствую я себя странно. Лоб горит, хочется умыться. Я невольно тру ладонью лицо и замираю в изумлении. Рука прозрачна. Нет, на самом деле нет, я дважды моргаю: первый раз ленточки исчезают, и рука как рука, обычная, в полутьме, второй раз – вокруг меня крутится и светится эта канитель, а внутри запястья толчками пульсируют сосуды, обвиваясь вокруг горсти маленьких округлых косточек, к которым крепятся продолговатые кости внутри ладони. И натянуты, как такелаж, тоненько-тоненько, полосатые пучки нитей до кончиков пальцев.

– Стоп, зажмурься! – рявкает предок.

Я зажмуриваюсь.

– Так, сиди с закрытыми глазами и слушай меня.

Прям интересно, что такого опасного в том, что я посмотрю, как у меня рука устроена. Кстати-кстати, вот ведь как Шторм смотрит, если кто-то болен. Лечить она не любит – никто не знает почему, а вот посмотреть никогда не отказывается. Иногда странное потом говорит, как о том матросе, который вроде чувствовал себя лучше всех из троих, что упали со стапелей вместе с большим бимсом. Только двоих Шторм отпустила по домам отлеживаться, а этого велела привязать к доске на месяц, с двумя полотенцами под поясницу и под шею, и кормили его лежачего, и утку ему месяц носили, и мыли его влажной тряпкой. Мыть я не мыла, а кормить доводилось, помню. Что это было, никто так и не понял, но со Шторм не спорят.

– Ты слушаешь?

– Еще не разжмуриваться?

– Пока сиди так, – говорит предок, – я тебе сейчас настроил подгрузку по запросу. То есть о чем ты думаешь, то и узнаёшь. Если сейчас отвлечешься, то насосешь себе полный пакет анатомии и физиологии человеческого тела и от такого объема будешь три дня отлеживаться. А главное, если я попытаюсь сразу загрузить тебе то, что собирался, у тебя голова лопнет! Ладно, шучу, не лопнет, – быстро поправляется он – видимо, лицо у меня выглядит испуганным даже с закрытыми глазами, – но тебе реально будет плохо. А пока подыши.

Дышу. Ерзаю на подушке – ноги как-никак все равно затекают.

– Вот хорошо. Теперь я тебе загружу нейтральной аттрактивности. Помнишь, как ты к своим дикарям подошла, а они тебе обрадовались и считали, что ты тут вполне по делу находишься? Но при этом никто из них в тебя не влюбился, к тебе не бросились с объятиями, ведь так?

– Ну да, – бормочу я. Говорить с тем, кого не видишь, страшно неудобно.

– Ладно, открывай глаза, только смотри на меня, а не на ноги, уж пожалуйста.

Открываю. Предок разглядывает меня испытующе, затем ловит другую ленточку, растягивает ее передо мной, двигает на несколько секторов, доходит до пустого куска и щелчком вворачивает туда что-то. По пустому пространству ленты вьются спиральки, выравниваются, занимают собой весь неровный прямоугольник. Предок перехватывает чуть дальше и заливает кусочек поменьше.

– А вот – смотри внимательно! – это тебе не фоновый эффект, а включаемая возможность на всякий случай. Хватать или высматривать ее необязательно, просто думай о том, что ты это можешь, и напрягись. Оно сработает.

– А что оно делает?

– Два… Ну сродство хорошее, может, и три… Думаю, третий раз просто очень легонечко получится… В общем, ты сможешь заставить кого-то чувствовать к себе симпатию и расположение. Нет, человек не начнет за тобой таскаться со слюной изо рта и убивать твоих врагов. Просто возникнет хорошее отношение и даже доверие. Оно, конечно, тут же исчезнет, если, например, человек тебя увидит со своим кошельком в руках.

– Что-что я должна для этого сделать?..

– Глядишь на человека и думаешь: «Посмотри на меня, я же хорошая».

– И все?

– Все. Но это поможет не во всех ситуациях – если тебя уже к столбу привязали и собираются сжечь, ты их хоть заубеждайся, что ты лапочка. И рассчитывай на два раза. Третий… ну так, считай, что нет.

Я киваю.

– Сейчас иди домой, отъешься и отоспись. Потом соберись… ну как в море собираются, чтобы минимум необходимый был. И, как храбрости наберешься, приходи… Я покажу, как пробивать дорогу.

– А это страшно?

– Там – страшно. Очень. Потом привыкаешь, конечно.

– Ты сам путешествовал так, да? – уточняю я.

– Да. Только я сделал одну ошибку, которой уже не сделаешь ты.

– Какую?

– Я тоже искал цельности. Но я собирал другого человека.

– Я тоже ищу другого человека.

– Искать – это другое дело. Но собираешь ты себя, Уна Навиген.

Я моргаю и молчу, не зная, что ответить.

– И сопряжение уже близко. Твои… Части тебя уже движутся тебе навстречу. Будь храброй, – говорит он, потом замирает… и выключается. Я сижу на полу в темноте.

До свидания, дорогой предок, блин. Ну ладно, до очень скорого свидания.

– Эля, блин, – сердито сказал Сирожиддин.

– Отвали, – буркнула Эля, яростно елозя мышкой.

– Дело мое правое, победа будет за нами! – провозгласил Сирожиддин. – Ты сама сказала, когда будет девять вечера, выбить из-под тебя стул.

Эля нахмурилась и зыркнула в угол экрана. Блин, реально девять.

– Слушай, ну тут на десять минут, не хочу на завтра оставлять.

– Ты и прошлый раз так говорила. Эля, я жрать хочу.

– Тебе ж оставляли?

– Я съел, что было на красной тарелке, давным-давно.

– А пряники?

– Какие пряники? К Владу подрядчик приезжал с прорабами, там в шкафу вообще шаром покати.

Эля застонала, но сохранилась, скинула бэкап в облако и на терабайтник, велела стационарнику спать и встала. Сирожиддин