Дневник самоходчика - Электрон Приклонский

Еще заканчивала переправу последняя — четвертая — батарея, как взлетела сигнальная ракета. Тотчас густо взревели моторы, и машины вылезли из-под берега на широкий, белесый от росы луг. Разворачиваясь на ходу в боевой порядок, они устремляются к округлым, с мягкими очертаниями холмам, молчаливым и таким мирным издали. Но уже засверкали на их серых склонах частые вспышки выстрелов. Теперь и мы видим цели. Едва развернулась наша вторая батарея, в первой уже оказалась подбитой одна машина, попавшая под перекрестный огонь. Пока фашисты с остервенением расстреливали ее, почти два десятка самоходок вышли на прямую наводку и начали поражать огневые точки. Артиллерийская дуэль разгоралась. Наши машины маневрируют в рассветном сумраке, стреляя с ходу. Вот недалеко от нас крутнулась на месте и остановилась еще одна самоходка. Наверное, гусеница. Это ничего.

Спустя минуты три сзади зашипело, зафыркало, низко над нами в бледном утреннем небе стремительно пронеслись огненные хвостатые птицы. Склоны холмов озарились яростными всплесками разрывов, задрожала земля, полетели во все стороны искры, загорелись кусты и даже трава. Это ударили с нашего берега, помогая нам, «катюши». А самоходки уже под холмами, у самых немецких укреплений, и бьют в упор по орудийным окопам, по дотам и блиндажам. Высоко взлетают вверх земля, обломки бревен, тела врагов. Скоро все было кончено. Атака длилась не более получаса, а готовилась двое с половиной суток.

Девятнадцать тяжелых машин перевалили через высоты. За холмами, которые с восходом солнца превратились из серых в зеленые, перестрелки уже не слыхать. Захваченные врасплох неожиданной и дружной атакой самоходного полка, подавленные огнем его 152-миллиметровых орудий, фашисты бежали с позиции, побросав все, что у них уцелело. Позади кое-где раздавались трескотня автоматов и негромкие взрывы гранат. Предоставив пехоте выкорчевывать то, что, не успев удрать, попряталось под землю, мы не задерживаясь поспешили по пятам отходящего противника.

Останавливаемся только поздним вечером, чтобы подождать свою пехоту, которая не замедлила явиться, да еще и с подарками — трофейным шнапсом и шоколадом. Солдаты очень довольны, что ползать под огнем им почти не понадобилось и потери в ротах невелики. Как же было не выпить за успешное взаимодействие и еще за то, чтоб почаще были такие удачи.

Полк наш потерял всего одну машину. Ее буквально исковыряли снарядами, а она все-таки не загорелась. Механик-водитель ее, старшина, единственный в полку из водителей-кадровиков, к сожалению, погиб. Такие люди становятся в экипажах чуть ли не музейной редкостью…

1-й Украинский фронт освободил Раву-Русскую и Владимир-Волынский. Мы тоже наступаем, не давая противнику особенно отрываться. Уже устали догонять, и очень хочется спать.

В 2.30 долгожданная команда: «Привал!» На целых три часа! Но сперва надо приготовиться к бою. А мне еще и ремонт предстоит. В результате моя машина, получившая пробоину в трансмиссионном отделении, слева, смогла выйти из Иловцы лишь в 16.00. К полку мы присоединились в 21.30: он успел продвинуться далеко. Радуюсь в душе: все же догнал своих!

Вчера еще у нас было в строю 19 машин, а здесь стало известно, что их поубавилось.

Выспаться не удалось, потому что более полутора часов провозились, набивая солидолом подшипники опорных катков. Марши почти непрерывные, и бронеколпаки некоторых подшипников очень горячи на ощупь. Тут уж не до сна, если отстать не хочешь.

В два часа снова двинулись в преследование. Натощак трудновато работать рычагами. Кухни своей не видим уже двое суток. В двух с половиной километрах от границы Латвийской ССР ели с голоду мед, запивая водой. Пасечники, несмотря на все свое радушие, ничего больше не могли предложить нам, так как при немецком управителе сами редко видели хлеб.

В полдень пересекли границу Калининской области и Латвии. Везде — до и после этой незримой черты — население встречает нас радостно. Какие чувства при этом испытываешь — высказать трудно.

Сегодня на марше потеряли всех трех наших автоматчиков (при каждой машине теперь неотлучно три автоматчика, с которыми живем душа в душу, как один большой экипаж). Слева, из-за опушки леса, неожиданно выскочил Ме-110, спикировал и дал длиннейшую очередь из пушек и пулеметов по колонне. Машинам он вреда никакого не причинил, а вот нашим автоматчикам досталось. Двое из них, раненые, успели на ходу спрыгнуть и залечь в кювете, а тот, что дремал на броне позади башни, так и не открыл глаз: уснул вечным сном. Бодрствуй, солдат, пока еще летает в небе смерть!

Характерная особенность немецкой тактики: когда фрицу приходится туго, у него начинает усердствовать авиация, в особенности штурмовая.

С удовлетворением прочитали во фронтовой газете приказ т. Сталина от 21 июля, в котором упоминается и наш полк. В тот день, в 22.00, Москва салютовала войскам, освободившим город Остров, двадцатью залпами из 224 орудий. Нашему фронту это уже второй салют с начала наступления.

Первый был дан за форсирование реки Великая и прорыв линии «Пантера».

Под вечер вновь вступаем в бой. Немцы на бегу огрызаются, и чем ближе к ночи, тем сильнее. Видимо, считают, что многокилометровым дневным «драпом» вполне заслужили себе ночной отдых. Как не так! Гоним их до самой полуночи и останавливаемся только тогда, когда убеждаемся, что связь с пехотой окончательно потеряна. Вокруг не видать ни зги, но мы, помня утренний марш, все равно загоняем машины в густой молодой сосняк и засыпаем без опаски. Хорошо, когда свои автоматчики рядом! Памятник бы тому военному, что придумал для наших «бронедур» такой эскорт.

Коротка ночь танкиста. Часов с трех не то ночи, не то полуутра глухо заворчали прогреваемые моторы. Продвигаемся вперед до полудня со всеми необходимыми предосторожностями. Во время этого выяснилось, что наш командир машины — трус. Дорога, по правде, не из приятных: совершенно разбитая, разъезженная колея, с торчащими вкривь и вкось из черной торфяной грязи полусгнившими, измочаленными корнями и бревнами; искалеченные бомбежками и артогнем рощицы; полусгоревшие или сожженные дотла деревеньки, еще прикрытые курящимся сизым дымом пожарищ; гарь и чад не в силах перебить тяжелых запахов тлена.

По-за рощами, за холмами, слева и справа, иногда высоко поднимаются вертикальные густо-черные столбы дыма, так называемые «свечи». Безветренно. Заметив такой ориентир, Ефимов с трагическим придыханием всякий раз восклицает: «Т-танки горят! Горят т-танки!» Мне это давно уж не в диковинку. Ну горят. Да не одни же наши.

Все помалкиваем, соблюдая субординацию и понимая, что человеку впервой всегда бывает жутковато, и даже чуть-чуть жалеем бывшего политрука. Но когда он при виде каждого нового столба дыма (а они, как на грех, стали попадаться все чаще) начал истерически вскрикивать, терпение мое лопнуло. Прошу ребят снять на минуту шлемофоны и негромко выкладываю своему командиру то, что о нем думаю, а в заключение советую отключиться хотя бы от ТПУ. Он затих, поеживаясь и вздрагивая, а через несколько минут попросил остановить машину и побежал за придорожный куст. Так пришлось задерживаться несколько раз. У него открылось что-то похожее на медвежью болезнь… Мыслимо ли так трястись! Даже неловко смотреть на человека. А может быть, причина расстройства — полусырая курица и мед, съеденные без хлеба на коротком привале и запитые холодной водой? Кухни своей при таких темпах продвижения мы почти не видим.

Перед совхозом «Кочаново» сошлись неожиданно с немецкими танками, и начался встречный бой. Обстановка была очень неясной, и сперва пришлось нам трудно. Контратакованные с обоих флангов, машины наши сползлись (иначе не назовешь движение 50-тонных громадин по незнакомой и полной коварств местности) на каком-то склоне, густо заросшем кустарниками. Болванки то и дело свистели над нашими башнями, но не причиняли вреда, так как посылались фашистами без прицела. Немного погодя начали с противным кваканьем лопаться немецкие мины.

Командир полка, перебегая от батареи к батарее, лично указывал комбатам и даже отдельным командирам машин позиции, удобные для ведения огня. Возле нашей самоходки, не видя командира, подполковник задержался, нагнулся к моему лючку и прокричал: «Где командир? Командира машины ко мне!»

Дрожащий Ефимов выполз из правого люка и остановился перед командиром полка, втянув голову в плечи. Федоров что-то разъяснил ему, энергично взмахивая правой рукой с зажатым в ней пистолетом, и побежал дальше, сопровождаемый начальником штаба, усатым гвардии полковником Уткиным, и автоматчиком. А бледный Ефимов на подкашивающихся ногах приблизился вплотную к лобовой броне, лег на нее грудью и протянул к самому отверстию смотрового люка ладонь с растопыренными трясущимися пальцами, подавая сигнал «задний ход». Я попятил машину. Раза два наш командир с исказившимся лицом проворно и низко приседал, заслыша свист пролетающей болванки, и тогда из моего лючка можно было видеть только верхнюю часть его танкошлема. Потом справа впереди машины что-то с треском рвануло, должно быть небольшой снаряд. Ефимов метнулся влево, передо мной мелькнули его ноги и исчезли за левой гусеницей. Наводчик наш тотчас высунулся из люка, чтобы взглянуть, что со старшим лейтенантом, и, если нужно, прийти ему на помощь, но того и след простыл.