Светлячок надежды - Кристин Ханна

Мальчишки начали преследовать меня, но я не обращала на них внимания. Мне были не нужны ребята, которых привлекали такие девочки, как я. Я бродила по школьным коридорам, высматривая его.

Я и сама чувствовала, что меняюсь. Как будто я разобрала себя на части и собрала из них тот образ, который, по моему мнению, должен был понравиться Рафаэлю. Это было похоже на безумие – черт возьми, должно быть, я и вправду сошла тогда с ума, – но сама себе я казалась нормальной. Нормальнее, чем была все последние годы.

Отец пристально наблюдал за мной. Я чувствовала его испытующий взгляд, но уже не съеживалась под ним. Влюбленность вдохнула в меня новые силы. Я помню один ужин, когда мы сидели за столом, облицованным зеленым в желтую крапинку пластиком, и ели приготовленные матерью гренки с сыром, дольками помидоров и маленькими колбасками. Во время еды отец не расставался с сигаретой – чередовал затяжки с путешествием вилки ко рту. Речь у него получалась прерывистой, похожей на пулеметные очереди.

Мать заполняла болтовней каждую паузу, словно желала показать, какие мы дружные и довольные жизнью. Когда она говорила что-нибудь не то – например, спрашивала про мою новую прическу, – отец ударял кулаком по столу, так что звенели белые небьющиеся тарелки, последнее приобретение матери.

– Не поощряй ее, – шипел он. – Она и так похожа на шлюху.

«А тебе нравится, правда?» – чуть было не сказала я, но сама мысль об этом испугала меня так сильно, что я вскочила. Одно неверное слово, и я снова окажусь в психушке. Даже желание говорить внушало мне ужас.

Я опустила голову и принялась убирать со стола, а когда тарелки были вымыты, то промямлила что-то о домашних заданиях, бросилась к себе в комнату и захлопнула дверь.

Не помню, сколько это продолжалось – надежды, ожидание, поиски. Не меньше двух недель, а может, больше. И однажды, когда я открывала свой шкафчик, вдруг услышала его голос:

– Я искал тебя.

Я замерла, во рту у меня вмиг пересохло. Медленно – так медленно я еще никогда не двигалась – я повернулась и увидела, что он стоит совсем близко, возвышаясь надо мной.

– Ты меня искал?

– А ты искала меня. Признайся.

– О-откуда ты знаешь?

В ответ на мой вопрос он придвинулся еще ближе. Черная кожаная куртка на нем скрипнула – он медленно поднял руку и одним пальцем завел прядь волос мне за ухо. От его прикосновения меня обдало жаром. Как будто кто-то увидел меня впервые. До этой секунды я и не осознавала, как страдаю от своей незаметности. Мне хотелось, чтобы меня видели. Более того, я жаждала его прикосновений, и это желание наполняло меня ужасом. Все, что я знала о сексе, – это боль и унижение.

Я понимала, что чувства, которые он во мне будил, – это опасно, опасно увлекаться мальчиком, который мне не пара. Я должна была отвернуться, отвести взгляд, пробормотать, что все это неправда, но, когда он взял меня за подбородок и заставил посмотреть ему в глаза, было уже поздно.

В резком свете ламп, освещавших коридор, его лицо казалось жестким. Волосы слишком длинные – как у всех гризеров – и иссиня-черные, а кожа очень смуглая. Но мне было все равно. До встречи с Рафом мне была уготована судьба домохозяйки из пригорода.

Но теперь это было уже невозможно. Только глупцы могут утверждать, что одна секунда не способна изменить жизнь человека. Я хотеланарушить правила. Ради него – все, что угодно.

Он был олицетворением спокойствия. Стоял вплотную ко мне и дерзко улыбался, но я видела, что в нем бушуют те же чувства, что сделали меня другой.

Опасность. Вот что поджидает нас, если мы будем вместе. Я чувствовала это всем своим существом. Но уже ничто не могло остановить меня, с этой минуты чувства, которые мы испытываем теперь, будут стремительно подталкивать нас к друг другу.

– Будь со мной, – сказал он, протягивая руку. – И плюнь на то, что думают они.

«Они» – это все остальные. Мои родители, соседи, учителя и врачи. Одобрения от них я и не ждала, я – такая, какой становилась, – напугала бы их. Да мне и самой было страшно.

Опасность, снова мелькнуло у меня в голове.

– А мы можем никому ничего не говорить? – спросила я и сразу поняла, как глупо прозвучал мой вопрос.

Мой вопрос обидел его, и я ненавидела себя за это. Только потом, когда мы оказались в объятиях друг друга, он показал мне, что такое любовь, страсть и секс, я рассказала ему все – все отвратительные подробности моей уродливой жизни. Он обнимал меня, когда я плакала, и говорил, что не позволит никому меня обидеть. Целовал крошечные созвездия шрамов на моей груди и руках. Он понял.

Несколько месяцев мы молчали и скрывали наши отношения… пока я не поняла, что беременна. Но об этом знала только я.

22

Почему-то считается, что в те годы старшеклассницы не беременели, но это неправда. Такое в этом мире случалось всегда. И подростковый секс существовал во все времена. Все дело в том, что тогда такие, как я, просто исчезали. Оставались лишь намеки и слухи. Девочки однажды просто уезжали – навестить престарелую тетушку или больную кузину, – а затем возвращались, обычно похудевшие и притихшие.

Я любила Рафа – без того умопомрачения, которое испытала при первой встрече, но глубоко и сильно, всем своим существом. Я еще не знала, что любовь – хрупкая вещь и что будущее может измениться в мгновение ока. Однажды, в конце мая, отец пришел вечером домой и с улыбкой – что было для него редкостью – сообщил нам с матерью, что он получил повышение и мы переезжаем в Сиэтл. Он показал нам фотографию дома, который уже купил, и поцеловал мать в щеку. Она была ошеломлена не меньше меня.

Все изменилось в одну секунду.

– Первого июля, – сказал отец. – В этот день мы уезжаем.

Я должна все немедленно рассказать Рафу. Времени переживать или что-то обсуждать не было. Мое будущее – если Раф его не изменит – связано с местом, которое называется холм Святой Анны в Сиэтле.

Рассказывая ему, я испытывала не только страх, но и радостное волнение. А может, это была гордость. Мы это сделали, зачали дитя своей любви. Разве не для этого я жила?

В тот вечер, когда я ему наконец призналась, он крепко обнял меня. Нам было семнадцать и восемнадцать – совсем еще дети. Ему оставалось меньше месяца до окончания школы, а мне больше года. Мы лежали в «нашем» месте, в убежище, которое устроили себе в апельсиновой роще старика Креске. Здесь у нас был старый спальник и подушка. Уходя, мы складывали постель в мешок для мусора и прятали среди живой изгороди. А когда заканчивались уроки, мы неслись сюда, расстилали спальный мешок и забирались в него. Лежали на спинах, обняв друг друга, и смотрели в небо. Воздух был пропитан запахом созревающих апельсинов, плодородной почвы и нагретой солнечными лучами пыли.